— Слушай, — засмеялся Кайгысыз, — а ты какие-нибудь другие слова знаешь?
— Да, товарищ Атабаев.
— Зови меня просто Кайгысыз.
Веллеков совсем оробел. Называть председателя Совнаркома по имени! Но он собрался с духом и сказал:
— Если бы я прожил столько, сколько вы, и пережил хотя бы десятую долю того, что вы, может, я бы и держался посвободнее.
— Понятно, — сказал Кайгысыз. — Ты хорошо знаешь Керим-хана?
— Нет. Не очень… Встречались раньше.
— А сейчас как?
— Повстречался с ним три дня назад.
— И какое впечатление?
— Настоящий хан. Но не из таких, как Каушут-хан дот ради пользы народа не жалел себя и обходился сухим хлебом, а этот ради собственной выгоды не пожалеет и тысячи нукеров. Не верю, что он когда-нибудь станет советским человеком. — Значит, зря тебя послали в его отряд?
— Не думаю. Пока что Керим-хан полезен. Если ему польстить, — жизни не пожалеет. Но ведь это только тщеславие. Человек-то безыдейный. Завтра прислушается к словам врага и в одну ночь смоется вместе со всеми своими нукерами и родичами. Как говорится: «Самый тяжелый груз — тесемки». Когда погрузит на ишаков свои кибитки, то ему больше и жалеть нечего. Думаете, он знает, что такое родина?
Атабаев был совершенно согласен с такой оценкой Керим-хана.
— Ты кого-нибудь знаешь на заводе Узына? — спросил он, помолчав.
— Никого.
— Как же так?
— Пока что ничего не видел, кроме школьного двора да окраинных кибиток.
— Я спрашиваю, потому что надеюсь поговорить с людьми и узнать, из какого источника пьет воду Ходжа-кули-хан…
— Сейчас не летняя пора, воды хватает всюду.
— Ты не понял меня. Я хотел сказать, что мы могли бы выяснить, откуда Ходжакули получает поддержку и где легче его захватить.
По обеим сторонам дороги начались густые заросли колючки. Вдруг из-под ног рыжего скакуна с шумом выпорхнул фазан. Пугливый конь рванулся, Чары съехал набок, а Мурад, которому показалось, что из кустарника выстрелили, подскакал к Атабаеву.
— Как настроение? — улыбаясь, спросил Кайгысыз.
— В общем-то неплохое…
— Устал?
— Не то, что устал, только… Тут вправо, всего в одной версте, есть аул.
— Надо проехать мимо?
— Наоборот. Заедем, попьем чаю, а там и рассвет.
— Ты хочешь чайку попить?
— Не то, чтобы очень…
— Тогда попьем на заводе.
Не дождавшись желанного ответа, Агалиев и сам на заметил, как натянул поводья коня.
Теперь всадники ехали молча, позевывали, да и кони устали. Цокот копыт в тишине раздавался реже и отчетливее. Звездная плеяда уже склонилась к горизонту, а над ней вставала яркая звезда Ялдырак. Утих и вой шакалов.
Когда подъехали к заводу и слезли с коней, стало светать, воздух будто налился молоком. Запели маленькие птахи. Из черных кибиток поднимался дым, пахнущий горелой кошмой.
Заводом называлась старая мельница. Когда-то ее хозяином был русский кулак, мужик огромного роста, поэтому-то мельницу и назвали «Завут Узын», — то-есть завод длинного. Узын разбогател в считанные годы, брал за помол сколько вздумается. У крестьян не было верблюдов, чтобы возить муку за пятьдесят верст в города После революции Длинный забрал все свое добро и дал стрекача — только его и видели. Аул остался.
Хутор, как хутор, — он мало чем отличался от многих аулов Тедженского уезда. Кибитки стояли в ряд, около одних — шалаши, возле других — широкие дощатые лежанки, теляры. И не было ни одной, о которой стоило сказать: вот такую бы мне. И ни одного деревца. Только четыре чахлых вербы у запруды виднелись издалека. Поля перекопаны арыками, за полями — гвысокие волны надвигающихся барханов. Возле колодцев мужчины в рваных халатах поили лошадей, толпились женщины с кувшинами и выдолбленными тыквами за плечами.
Атабаев со своими спутниками расположился в брошенном доме Узына. Долгий путь, казалось, совсем не утомил его.
— Вы отдохните, — сказал он Веллекову и Мураду, — а я пойду осмотрюсь вокруг..
Следовать за ним, если он не приглашал, было нельзя. Агалиев подмигнул милиционеру, но Кайгысыз знаком остановил его.
Возле кибитки, стоявшей в стороне, бродил старичок. Кайгысыз направился прямо к нему. Старик заметил его издали и, заслонившись ладонью от солнца, удивленно приглядывался к нему. Выслушав приветствие Кайгысыза и так и не решив своих сомнений, он сказал:
— Добро пожаловать! Кем ты приходишься Узыну?
— Никем, — улыбнулся Атабаев, поняв причину его недоумения. — Не веришь?
— По правде говоря — не верю.
— Но ведь я говорю по-туркменски.
— По-туркменски знал и Узын, да еще лопотал побыстрее тебя. А, может, ты мастер и приехал заново наладить мельницу?
— К сожалению, не мастер.
— Так кто же?
— Безработный бродяга.
— Непохоже.
— Почему так думаешь?
— Очень у тебя настороженный вид.
— Чего же мне бояться?
— Все знают, что когда Ходжакули встречает советского служащего, он приказывает изрубить его на куски,
— Но ведь Ходжакули нету поблизости.
— А джигиты? Вон тот ряд кибиток, — старик показал пальцем, — туда тебе ходить не надо. Когда я вышел на рассвете совершить омовение и намаз, сам видел, как пять всадников поскакали краем аула. Жаль мне тебя. Будешь здесь бродить — не сдобровать!
— Ты так думаешь?..
— А чего ты задираешь нос? И как тебя зовут?
— Кайгысыз.
— Кай-гы-сыз! Тот самый Кайгысыз Атабай? Это правда?
— Зачем я буду тебя обманывать?
— Ну, тогда дай руку, — и схватив руку Атабаева своими двумя, старик принялся просить прощения. — Знаешь — не узнав, не окажут почета. Не сердись на меня.
— Как тебя зовут, ага?
— Мое имя — Гутли. Да иногда еще говорят Гутли-мираб. Ну, пошли в дом.
Атабаев вошел в кибитку вслед за стариком. С утра было прохладно и в очаге горел огонь, кипел чугунный чайник. Сухие дрова весело потрескивали, горели без дыма, но от многолетней копоти весь переплет кибитки был черен. Даже красивые узорные торбочки для ложек из-за копоти казались сделанными из ржавого железа. Около одной стенки стояли два мешка муки, около другой — обитый
