Секретарь окружкома шепнул Атабаеву на ухо:
— Как бы он от злости не повесился.
— Одним негодяем меньше будет на свете, — громко сказал Атабаев.
И зазвучала музыка
Атабаев не выносил подхалимства, но настойчивость и даже упрямство, грубость не вызывали его гнева.
Он выехал как-то по делам в Ташауз. Бывая в поездках, Атабаев старался посетить самые дальние районы, чтобы заодно решить на месте повседневные дела. В такие поездки он прихватывал и местных руководителей. На этот раз на коня сел секретарь окружкома Артыков.
Земля в Ташаузском районе была заболочена, при малейшем дождике — грязь до колен, в сушь — пыль столбом. Проехать в иные аулы можно было только на конях.
Когда председатель Совнаркома со своими спутниками добрался до одного из аулов, спустились сумерки. Навстречу вышло много народу, и Атабаев не захотел входить в дом, разговаривать при свете фитильной лампы, да и не смогли бы все поместиться в кибитке. Он попросил зажечь костер на площади и уселся перед ним вместе с дехканами. То ли потому, что таким родился, то ли потому, что жил теперь в городе, но каждый раз, когда оказывался вечером у костра, веселье охватывало его душу.
— А бахши у вас есть? — спросил он, будто приехал на веселый той.
Скажи туркмену про бахши, и музыку из-под земли найдет!
И вскоре у костра появился приехавший погостить в ауле Чувал-бахши. Он начал с низких басовитых мелодий из Навои и постепенно перешел на тринадцатую насечку дутара. Когда завел песню «Эй, джан, эй, джан!», — Атабаев стал выкрикивать вместе со всеми слова припева.
Дехкане шептались:
— Думаешь, ему нравятся наши песни и музыка?
— А то нет? Видели мы других служащих: на улице не помещаются, не только в своем халате. Пройдет мимо, рта не раскроет… как будто позор поговорить с нами.
— Если не считать фуражки, одежды, то по характеру — настоящий хлопкороб!..
Бахши вспотел от стараний, повеселил народ прибаутками и уселся в сторонке пить чай. Атабаев заговорил с аульчанами о хлопчатнике, о ценах на «белое золото», о воде… В Мерве и Керки нижние коробочки уже начали белеть, как первые зубки во рту младенца, а тут на севере республики, было еще холодно и только блестели на солнце клейкие листочки.
— Вашу джугару мы осмотрели по пути, — сказал Атабаев, — хорошая джугара! А вот хлопчатник не торопится. Надо бы обратить внимание на обработку и на полив.
Раньше всех откликнулся чем-то обиженный бахши.
— Ты, черный мургабец, не смейся над нашей джугарой! Забыл, что в голодный год она всех спасла от смерти?
Атабаев согласился с бахши.
— Верно, Чувал-бахши, джугара спасла от голода. Только чего ты ругаешься? Не откричался, что ли? Давай, начинай тогда песню с начала!..
— Недоволен? Я могу и не так ругаться, если будешь держать руки, как мулла!
Кайгысыз с улыбкой вытянул вперед руку, сжал кулак.
— Разве моя рука смахивает на руку муллы?
— Показывай кулак своим детям, — огрызнулся бахши. — Я тебя не боюсь. Как говорят, при слове «возьми»— посветлеет лицо муллы, при слове «дай» — отречется он от заветов аллаха. Так и ты: сунул руки в карманы и прислушиваешься. Думаешь, если протянешь руку, то тебе ее отрежут?
— Я знал, что бахши любят подношения, но не замечал за ними попрошайничества!
— Если бы у тебя в животе гудело, ты верещал бы как сверчок, — ворчал Чувал-бахши.
Атабаев рассмеялся и сказал председателю райисполкома:
— Подарите бахши и его жене по набору одежды, в хурджун насыпьте десять фунтов чая и пуд сахара. Счет пришлите мне в Асхабад.
— Вот это дело! — крикнул бахши. — Воздашь и тебе воздастся!
Прошло несколько месяцев, и песню сердитого бахши Атабаев услышал в концертном исполнении. Профессор Успенский, композитор, собиратель народной музыки, давал концерт в Марыйском клубе. Приехав в область по неотложным делам, Атабаев вечером решил послушать музыкальный отчет замечательного деятеля культуры. Зал был полон — вся интеллигенция города собралась в клубе. Блестящий рояль, черный фрак… Атабаев слушал и не слушал, вглядываясь в строгое лицо профессора, в его мелькающие над клавишами тонкие пальцы… Выдающийся художник! Ему вполне хватило бы работы и в Ташкенте, но он приехал в Туркмению, потому что не мог отказать в просьбе Константина Сергеевича. Здоровье у него уже стариковское, и нелегко бродить по аулам в пустыне, спать на кошме где придется, питаться непривычным варевом с крестьянского очага…
Профессор исполнял записанную им народную мелодию «Кырклар».
И вдруг Атабаев зримо вспомнил вечер в Нохуре, когда он еще был не один, а с другом. Они сидели под чинарой, — Герцен и Огарев, — вели разговор с нохурскими стариками, а потом музыкант и певец со скрипкой вышли на середину круга… И как поначалу казалось, что дутар ссорится со скрипкой, а потом звуки слились воедино… И как пел бахши:
Давно это было, а тут вспомнилось. Видно, хорошо поработал в пустыне русский профессор.
Атабаев очнулся, только когда раздались аплодисменты, и удивился, увидев себя в знакомом зале Марыйского клуба. Он аплодировал вместе со всеми. И вместе со всеми встал, чтобы овацией завершить замечательный концерт, почтить труд старого композитора.
Как же нахмурился он, когда вдруг выскочил на сцену один из активистов, крикун и смутьян. Размахивая руками, он закричал, точно на базаре:
— Нет! Это бренчание — не «кырк» и не «лар»! И вообще не туркменская мелодия! Разве так звучит наша мелодия? Это трень-трень для меня так же звучит, как призыв к вечернему намазу для ослиного уха!
Отовсюду из зала неслись негодующие возгласы:
— Не то говоришь, товарищ!
— Ошибаешься!
— Осторожнее на поворотах!
Кто-то потянул крикуна за рукав, и крикун, кажется, хотел уже сцепиться врукопашную, но встретил гневный взгляд председателя Совнаркома и молча пошел на свое место.
Его грубая выходка всех огорчила. Профессор, задержавшись у рояля, чуть не плакал от обиды.
— Дорогие друзья, — говорил он, — это нелегкое дело: подслушать народную песню и без искажений записать ее на ноты. Я, конечно, мог и ошибиться, хотя мои сорокалетний опыт… Мне жаль, что мой труд пропал дером… Но, поверьте, я не какой-то проходимец, как сейчас хотел вам объяснить голосистый товарищ. Нет, моя совесть чиста…
Аплодисменты не дали ему говорить. Атабаев под руку увел старика за сцену и долго пытался его успокоить,
— Дорогой Виктор Александрович, этот человек — большой крикун. Он председатель союза «Кошчи» и знает крестьянскую жизнь, и если где бывает тревожно, мы туда его посылаем. Только он малограмотный… Что поделаешь!
