присел рядом с сыном, погладил по голове.
— Как жизнь?
— Мама… — даже не сказал, а как-то просопел Кемине.
— Что она сделала?
— Выгнала меня из дому.
— За что?
— Играл с твоим пистолетом!
И больше ничего…
Атабаев ужаснулся — вспомнил, что забыл убрать в ящик браунинг. Он хотел было надрать сыну уши, но подумал, что сам виноват, и только тихонько погладил по голове.
— А зачем ты взял пистолет?
— Хотел сильно-сильно выстрелить! Как ты стрелял в коршуна в Фирюзе.
— В кого выстрелить?
— В черепаху.
— Ей будет очень больно.
— Не будет. У неё же каменная крышка!
Атабаев усадил сына на колени, заглянул в глаза.
— Кемине-джан, никогда не играй с пистолетом или с ружьем. Попадет пуля в маму или в меня, и останешься сиротой.
— Это что такое?
— Сиротой называют детей, у которых нет папы и мамы.
Кемине кивнул головой.
— Значит, вы меня бросите?
— Если еще раз схватишься за пистолет, обязательна бросим!
— Я тогда вас… ненавидеть буду!
Атабаев опешил, выпустил из рук мальчика. «Весь в сердара», — подумал он и с трудом сдержал улыбку.
— Пока что пойдешь и попросишь прощения у мамы.
— Нет…
— Почему же?
— Я её ещё сам не простил.
К счастью, Атабаева позвали из дому к телефону, и он сделал вид, что не по своей воле отступает перед простодушной сердарской логикой.
Прощание с сыном
Теперь в доме Атабаева на улице Карла Маркса часто сходились в свободный час старые друзья — Айтаков, Чары Веллеков, Паскуцкий. Торжественно отмечались дни рождения детей. Иногда заходил и Сейидмурад Овезбаев. Атабаев очень любил этого красноречивого, умного интеллигента, любил расспрашивать его о настроениях в народе, часто советовался с ним. Овезбаев всегда говорил резко, друзья спорили, не соглашались и все-таки прекрасно понимали друг друга. Овезбаев, посмеиваясь, говорил Евгении Яковлевне:
— Как вы могли выйти замуж за этого человека?
— Полюбила! — разводила руками Евгения Яковлевна.
— Он же старик, скоро перевалит на шестой!..
— А для меня он самый молодой!
— А какой у него ужасный характер.
— Не замечала.
— Да с ним невозможно разговаривать! Лев рыкающий!
— Есть русская поговорка: не вкусивши горького, не узнаешь сладкого.
И Атабаев смеялся:
— Что? Съел?
А вскоре случилось невероятное: Овезбаева обвинили в национализме, осудили и по приговору военного трибунала отправили далеко на север. Атабаев не верил в его вину. Овезбаев мог ошибаться, мог слишком резко высказываться, но не мог участвовать в какой-то антинародной организации. Хлопоты о его судьбе не увенчались успехом.
Шли месяцы. И оказывалось, что участников контрреволюционных заговоров все больше и больше. Их называли теперь врагами народа. Оказывалось даже, что и некоторые русские коммунисты замешаны в этих делах, и Атабаев совсем перестал понимать, что происходит вокруг… Попирались советские законы, советское правосудие. И всё это делалось как будто в интересах Советского государства.
Неужели же вернулись времена Джепбар-Хораза и доносам верят больше, чем честной жизни людей, проверенных годами и отмеченных революционными заслугами? Сам того не замечая, Атабаев кривил губы в горькой усмешке. Когда-то добродушный разорившийся купец Майлихан предложил ему пойти с караваном в Хиву, чтобы переждать в пути опасные времена. Он и тогда отказался. А теперь отсиживаться, отмалчиваться в бездействии вдвойне позорно. Надо решиться на поступок…
По-прежнему светило солнце в окна кабинета предсовнаркома, по-прежнему играл глубокими винными красками текинский ковер на стене, а Кайгысызу казалось, что в комнате темно и хмуро. Он был озабочен, открывал и закрывал сейф, ворошил бумаги в ящиках стола, разбирал папки, не мог найти нужных бумаг, хотя они лежали у него перед глазами.
Вошел секретарь.
— Вас спрашивает женщина. Она для этой встречи приехала из Мары.
— Скажите, что я уезжаю.
— Говорил — не слушает.
— Скажите — приму, когда возвращусь из поездки…
Секретарь вышел в приемную и вскоре вернулся, вытирая пот со лба.
— Она не хочет уходить, — сказал он. — Говорит, что будет стоять у порога, пока не выйдете.
— Впустите, — махнул рукой Атабаев.
В кабинете появилась пожилая русская женщина с непокрытой седеющей головой. Она остановилась на пороге. Атабаев не заметил её появления, не поднял головы.
— Можно? — помолчав, спросила она.
— Что?.. — удивился Атабаев. — А, входите! Садитесь, Как ваше здоровье?
— Меня зовут Анна Александровна Петрова, — сказала женщина, спокойно усаживаясь в кресло.
— Слушаю вас, Анна Александровна.
— Мне стыдно отрывать вас от работы, но я вынуждена обратиться именно к вам. Я живу в Мары на улице Крылова в трехкомнатном домике, оставшемся от отца. Теперь его хотят у меня отобрать.
— Чем вы занимаетесь?
— Я учительница. Работаю в школе двадцать два года.
Атабаев записал на календаре и сказал:
— Я сейчас лечу в Москву, Анна Александровна, как только вернусь, решу ваш вопрос.
Казалось, разговор исчерпан. Но учительница не собиралась уходить. Она сидела без движения и только умоляющим взглядом смотрела на Атабаева. Погруженный в свои заботы, он все-таки догадывался, что ей нужно продолжить разговор, что история с домом это только предлог для встречи, но не знал, как помочь ей. Самые простые слова не приходили в голову.
Молчание длилось долго. Наконец, увидев, что Атабаев уложил последние бумаги в портфель и щелкнул замок, она сказала:
— Есть ещё одно дело.
— Говорите.
