— Пойдем. Я поплыву впереди, но ты должна подсказывать мне дорогу. Не бойся.
Я все-таки взяла его за руку, и мы молча поплыли дальше.
Все выглядело так же, как в прошлый раз, до тех пор, пока мы не наткнулись на огромный пролом в стене. Размером примерно с дом.
— Туда, — показала я трясущейся рукой. — Только раньше тут было крошечное отверстие.
Папа невольно сглотнул.
— Ладно. Готова?
— Я никогда не буду готова к этому.
Мимо проскочила рыбешка; с одного бока — нежно-зеленая, с другого — ярко-голубая; с прозрачными плавниками. Она бежала прочь из пещеры. Умная рыба.
— Пойдем. Я с тобой. — Он крепко сжал мою руку, и мы проскользнули сквозь отверстие.
А вот здесь все было совершенно другим. Я даже засомневалась, туда ли мы попали. Никаких изогнутых туннелей — одни сплошные проломы. Мы проплыли сквозь один их них.
И оказались в пещере с драгоценностями. Значит, мы все-таки плывем правильно. Дно было покрыто россыпью кристаллов и драгоценных камней. Но дальше все опять стало незнакомым. Гораздо холоднее, чем в прошлый раз. И еще появилось кое-что. Чем дальше и глубже мы продвигались, тем больше было этого.
Костей.
Сначала одна, случайная, похожая на обломок деревяшки. Потом всё больше и больше. Кости лежали кучками; длинные и тонкие, короткие и широкие — остатки пиршества. А потом — череп. Из глазницы выскользнула темная рыба. Я прижала ладонь ко рту.
— Папа! — Я вцепилась в его руку так, что у него хрустнули костяшки пальцев.
— Не смотри туда. — У него самого дрожал голос. — Держись за меня.
Мы исследовали всю пещеру. Каждый сантиметр.
— Что ты видишь? — спросил папа, когда мы зависли над одной из гигантских расщелин.
Я огляделась.
— Ничего.
— Вот именно. — Он вдруг утратил всю свою решительность и твердость и стал таким же испуганным, как я. — Его здесь нет, Эмили. Кракен… сбежал.
Сколько мы здесь пробыли? Пару дней? Неизвестно. Известно только то, что мы заброшены на крошечный необитаемый островок, что яхта разбита, и что я хочу есть.
Орехи! Сколько можно питаться одними орехами? И пить воду из какого-то подозрительного ручейка. Папа считает, что сможет наловить нам рыбы. Еще он считает, что мы сумеем починить яхту, если «немного напряжемся». Он ведет себя так, как будто мы в турпоходе; как будто это всего лишь увлекательное приключение.
Мама почти все время молчит. Так даже лучше. Потому что, если мы начнем говорить, то можем заговорить о том, что произошло. О…
Неважно.
Это даже островом не назовешь. Там, в море, я вижу нечто, похожее на настоящий остров. Но он слишком далеко — не доплывешь. Нам, как всегда, повезло: вместо того чтобы попасть на приличный остров, застряли на этой полоске земли. Двести шагов от одного края до другого, я вчера специально подсчитала. Или позавчера, не помню точно. В общем, в тот день, когда собирала ветки для шалаша, который намеревался построить папа. Правда, спать я все равно не в состоянии, даже в шалаше. Вас бы тоже бессонница замучила, окажись вы на острове размером с трусы, без еды, без яхты и без людей, с которыми можно поговорить, — ну, не считая родителей.
Даже без капитана.
Это мы тоже не обсуждаем. Я стараюсь даже не думать об этом. Что с ним было? Может…
Короче, лучше не задумываться.
За спиной раздается всплеск.
— Мэнди, где мама?
Это папа выходит из воды с сетью, которая была на яхте. На нем фиолетовые шорты до колен и ласты. Он опять ловил рыбу — только этим он и занимается с тех пор, как мы тут очутились. Ну, еще возится с яхтой. Ее выбросило на крохотный пляжик, залитую водой, замусоренную ракушками, камнями, битыми бутылками.
Да уж, папочка. Ее не так-то просто будет починить!
Сеть, как всегда, пустая.
Папа стягивает маску и улыбается. Чему он радуется? Он что, не понимает, что мы тут погибнем?
Может, его по башке чем-то тяжелым ударило, когда яхта тонула?
Он встряхивается как собака.
— Пойдем со мной. Мне надо сказать вам обеим что-то очень важное.
Я иду вслед за ним к жалкому сооружению из ветвей, которое стало нашим домом. Мама сидит на земле, прислонившись спиной к пальме. Она ничего не делает, просто смотрит в пространство. Волосы у нее торчат во все стороны, как будто ее током ударило. Лицо белое, глаза — совершенно пустые. Ну чистая сумасшедшая.
— Морин, Мэнди, все наши беды кончились! — объявляет папа.
Я не выдерживаю и начинаю смеяться. Приди в себя, папочка, глотни кофейку. Ах, извините, я совсем забыла. ЗДЕСЬ ЖЕ НЕТ НИКАКОГО КОФЕ, ПОСКОЛЬКУ МЫ НА НЕОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ ТАКОГО РАЗМЕРА, ЧТО СМОРГНЕШЬ — И НЕ ЗАМЕТИШЬ; В ОКРУЖЕНИИ ОРЕХОВ, НАСЕКОМЫХ И РАЗБИТОЙ ЯХТЫ!
— Просто выслушайте меня, — просит папа. — Вы мне, конечно, не поверите, но, клянусь, это правда. — Его докрасна обгорелая щека нервно подергивается. — Клянусь, — повторяет он.
Мама вздыхает.
— Ну, говори уж. Что еще за бредовая идея тебя посетила?
— Это не идея, Мо. То есть, не совсем. Я кое-что видел.
Мама приподнимает голову.
— И что же это было?
Папа набирает в грудь побольше воздуху и обводит нас взглядом.
— Русалок. — Я вижу, как у него ходит кадык. — Там были русалки.
— О Господи, Джек! — Мама тяжело поднимается и отряхивает юбку. — Когда ты, наконец, начнешь вести себя как взрослый мужчина и придумаешь что-нибудь дельное вместо того, чтобы витать в облаках!
Она поворачивается, чтобы уйти, стряхивает песок с ног. Но папа хватает ее за руку.
— Это не фантазия, Морин! — выпаливает он. — Клянусь тебе каждым своим глотком воздуха, там плавают русалки! Не здесь, у берега, а в открытом море. Я заметил их, когда заплыл подальше. У них хвосты! Длинные, блестящие, сверкающие!
Родители уставились друг на друга, как в игре «Замри-отомри», когда ведущий крикнет: «Замри!»
