туда игрушки.
— И он пропал?
— Да вовсе нет, это я выдумал, что он пропал…
— Что-то я не вижу никакой связи с нашим делом, — прервала их директриса.
Пьер опомнился, взял себя в руки.
— Я тоже, — процедил он сквозь зубы.
— А я вижу, — сказала Лора. — Это сочинение кто-нибудь читал… у тебя дома?
— Кто-нибудь? Кто мог его читать?
Молчок! Ни гу-гу! Пьер ощутил, что этот «кто-нибудь» стоит у него за спиной. Он почувствовал у себя на затылке холодное дыхание, тяжелая рука сжала ему челюсти, сдавила губы. Он в это не верил, ему хотелось плакать… А она… Она только того и ждала, она только того и хотела, чтобы он запутался и погубил себя, чтобы он завыл предсмертным воем и рассказал о том, что ему грозила гибель под открытым небом, при сиянии звезд, и внезапно им овладела холодная бешеная ярость. Он вышел из себя…
— Зачем вам это знать? Что вам это даст?
— Просто меня это очень интересует…
— Что вас интересует? Моя частная жизнь?
— О нет, конечно же, нет! — воскликнула директриса, крайне недовольная тем, что они так «отклонились от темы». — Что касается меня, то ко всему уже сказанному мне добавить нечего, и я предлагаю разойтись. Сначала я выслушаю других учеников, замешанных в этом деле, подумаю и приму решение относительно того, какое продолжение будет иметь эта пренеприятная история.
Вместо того чтобы встать со стула, Пьер устроился ка нем поудобнее. Страх превратил его в фанфарона и хвастуна, у него возникло желание унизить, оскорбить всех этих дамочек, быть может, даже надавать им оплеух…
— Эй, скажите-ка, как это так получилось, что какая-то социальная помощница сует свой нос в мои домашние задания? По какому праву?
Никогда раньше он не разговаривал с преподавателями так нагло, так грубо, ему и самому было противно, но его «несло», он не мог остановиться, хотя и покрылся весь холодным потом от ужаса. Господи, что же он делает, ведь его вышвырнут из лицея, он пропал, погиб! Марк скоро обо всем узнает, им придется покинуть город… и он скорее всего больше никогда не увидит Лору.
— У меня возникло большое желание написать на вас жалобу!
— Ну-ну, — примирительным тоном сказала директриса, — будь немного скромней!
И сочтя, что заседание закончено, она поспешила подвести итог. Мадемуазель Мейер, по ее словам, поступила правильно, когда привлекла ее внимание к предосудительной, почти преступной практике, получившей распространение в третьем классе. Она примет меры, чтобы Пьеру больше не докучали его приятели.
— Если ты — одаренный мальчик и прекрасно успеваешь по многим предметам, то тем лучше для тебя, но это вовсе не повод для того, чтобы ты спал жертвой своих талантов и работал за других. Ну а на сегодня с тебя достаточно, давай-ка побыстрей иди домой.
— Почему на это заседание не пригласили моего отца? Разве вы имеете право подвергать учеников допросу с пристрастием в отсутствие родителей? Что за дерьмовый допрос вы мне тут устроили?
— Ну, ну, будь повежливей и отправляйся домой!
Пьер нагнулся, чтобы взять портфель; он трясся как осиновый лист. Путь к выходу сулил быть нелегким. Он знал, что когда он выйдет отсюда, они еще долго будут судачить и сплетничать о нем, о его делах, о его отце, будут изощряться в искусстве перемывания косточек и перетряхивания грязного белья. Он не смел поднять голову, потому что был уверен, что Лора наблюдает за ним.
— А ты получаешь какие-нибудь известия от своей матери?
Вопрос прозвучал как гром среди ясного неба, перед глазами у Пьера все поплыло… Он даже не слышал, как директриса запротестовала и заявила, что мадемуазель Мейер не следует выходить за рамки темы заседания. Он только как-то глупо и зло хихикнул и, продолжая глядеть себе под ноги, выдавил из себя:
— Вы же знаете, что вам говорит моя мать, а я…
— Ты получаешь от нее известия? Ответь! — стояла на своем Лора.
Задыхаясь от страха и злости, он забормотал, запинаясь:
— Вся эта ваша история про рэкет — брехня, чистая липа, туфта, это вы чего-то с меня хотите получить, мадемуазель, вас надо выгнать из лицея. Я… я скажу об этом моим родителям… я буду жаловаться!
Теперь он представлял собой сплошной комок расстроенных нервов. Он бессильно обмяк на стуле, руки безвольно болтались между коленями. Он не понимал, что такое там несла директриса. Почему не велит ему убираться, почему не отпускает? Каждое лишнее мгновение, проведенное здесь, в библиотеке, заставляло его съеживаться все больше и больше, с каждой минутой у него становилось тяжелее и тяжелее на сердце. Известия от матери? Да, он их получал… сколько угодно… Через Марка… Сказать иначе означало бы солгать… Никогда бы его отец не оставил его в неведении относительно той женщины, при одном упоминании имени которой у него болезненно сжимается желудок и его начинает тошнить. Речь даже заходила о том, что Марк привезет ее из Парижа обратно в Лумьоль, и так бывало всякий раз, когда он отправлялся в столицу для того, чтобы убедить ее вернуться, попытаться вновь начать все сначала, обрести вкус к жизни, вспомнить о том, что она родила сына и что мать значит очень многое в жизни ребенка. К тому же так ни она, ни малыш, ни он сам, Марк, не будут чувствовать себя одинокими…
— Я… я получаю от нее известия… — промямлил Пьер, глядя на свои кроссовки, — иногда… изредка…
— Хорошо… А она к вам приезжает или нет?
— Нет, почему же… приезжает… только редко… когда может вырваться…
— И ты с ней видишься?
— Конечно…
— Ты лжешь!
— Это вы лжете, — произнес он каким-то полузадушенным голосом. И внезапно в этой библиотеке, где его окружали сотни и сотни книг в красивых переплетах, сотни книг, обвинявших его во лжи, сотни книг, почти терявшихся в тумане из-за того, что слезы застилали ему глаза, Пьер ощутил, насколько же ему не хватает матери! Не хватает ужасно, смертельно!
Год спустя, почти день в день, Лора горько пожалеет о своем глупом поведении после заседания; это чувство вины и раскаяния она испытает в тот момент, когда увидит, как Пьера в наручниках выводят из зала суда и уже на пороге он оборачивается и расплывается в улыбке, глядя на нее. Она будет придумывать для себя оправдания: на нее, мол, ужасно подействовали незажигавшаяся сигарета, бессонная ночь, — нелады в семье, глупость директрисы, гораздо в большей степени озабоченной демонстрацией хороших манер, чем безопасностью учащихся, — но, конечно же, тотчас же будет их все отметать. И эта последняя картина: подросток, выглядывающий из-за спины полицейского и тайком ей улыбающийся, как раскаивающийся в своих невинных грешках озорник, — никак не могла изгладиться из памяти Лоры, она преследовала и мучила ее долго-долго, до тех пор пока она не собралась и не отправилась на остров Дезерта, чтобы попросить у него прощения. Да, разумеется, шаг этот был весьма запоздалым, но все же просьба о прошении есть просьба о прощении. А Пьер сумел найти слова, чтобы ее успокоить, и почти доказал ей, что не терял времени даром, что все у него хорошо. Его мать Нелли любила сады и цветы, не так ли? Так вот, он посадил на острове гиацинты, и они образовали слово «Лора».
После заседания оскорбленная в лучших чувствах, как девчонка, которой утерли нос или о которую публично вытерли ноги, Лора позволила Пьеру немного обогнать себя и догнала его на другой стороне площади.
— Я хотела бы, чтобы мы с тобой еще немного побеседовали.
— Да ведь мы уже и так наговорились.
— Ну, чего ты боишься? Ты прекрасно себя вел на заседании, и твой театральный номер с
