штат агентов на местах, полиция выполняла свою работу неплохо, черный рынок повсюду находился в надежных руках. Его очень удивляло и уязвляло то, что приходилось констатировать становившийся все более и более очевидным факт: пусть небольшой, но все же полноценный городок в метрополии от имени нашего государственного флага и гимна, от имени наших павших на полях сражений героев, от имени нашей истории, славной крестовыми походами и такими людьми, как, скажем, Карл Мартел, этот городок признавал за ним определенный авторитет и возможность наделения определенной властью, осуществляемой в интересах всего общества, а какие-то ничтожные, захолустные банановые деревни, какие-то гавани, где велась незаконная торговля и обделывались всякие темные делишки, осмеливались отказывать ему в работе, придираясь к каким-то пустякам. Конечно, он мог бы сменить «поле деятельности», но на протяжении нескольких лет он жил в затхлом, старомодном мирке и сам ощущал, что уже несколько закоснел, что был уже староват для нового мира, и потому, когда входил в Интернет, всегда помнил и о своем возрасте, и о времени, в котором он живет, и об образе жизни, к которому привык. Марк обливался потом, когда на экране монитора высвечивались различные заманчивые предложения, потому что все это было не для него: ему предлагали вкладывать деньги в головокружительные проекты, предлагали перейти на высшую скорость обогащения, щелкнуть кнопкой мышки и посетить сайт под названием «Компания Золотое Руно»; предлагали разбить плантацию в Сенегале и выращивать там клубнику, купить атомную подводную лодку, затонувшую на глубине двухсот метров в теплых водах океана к югу от Борнео; предлагали принять участие в финансировании борделя, в котором будут обслуживать клиентов сто тридцать пять девиц, да не какие-нибудь простушки, а образованные барышни, сдавшие экзамен на звание бакалавра, к тому же все как на подбор красотки; предлагали ему приобрести и так называемый «черный камень Еноха», при посредстве коего якобы можно осуществить прямое сообщение с Небесами и ангелами; предлагали обменять весь его наличный капитал на «Золотое дно», которое представляло собой преимущественное право на покупку или продажу какого-то сверхприбыльного товара, разумеется, это «Золотое дно» пока что было виртуальным, но Марка убеждали в том, что оно в любую минуту может быть «конвертировано» во вполне реальное золото. Марк приходил в ярость и выключал компьютер, торопясь вернуться в Лумьоль, в свою «крепость», к своей реке с пескарями, к своей старой доброй электростанции, на одной из стен которой был изображен ребенок, из-за чего она отчасти была похожа на пасхальное яйцо. Он проклинал всех этих «пройдох в коротких штанишках», как он их называл, хотевших проглотить и его сбережения, хранившиеся, как это принято у французов, под матрасом или в чулке, а вместе с ними и его самого, и все якобы для того, чтобы он смог разбогатеть! Он чувствовал себя бесконечно одиноким, опять включал компьютер и нажимал на кнопку мыши, чтобы появился розовый поросенок, его любимый символ. Он видел, как на экране монитора открывается файл, где перечислено его имущество, его состояние. Всего каких-то два миллиона, правда, размещенных под хороший процент. А ведь на то, чтобы заиметь эти два миллиона, ушли тринадцать лет жизни! Тринадцать лет тяжкого труда! Он был всего лишь арендатором помещений, где размещались его конторы, он не владел ни виноградником, ни потерпевшей кораблекрушение субмариной, ни плантацией клубники, приносящей хоть какой-то доход, у него за душой не было ничего, кроме умелых рук, способных выполнять любую работу. Ну что еще у него есть? Его хорошенький белый домик под черепичной крышей, требующей ремонта? Да это же такая ерунда, что и говорить не стоит! Это же не имущество, а шиш с маслом! Что там еще? Джип? Да, он купил его в рассрочку, выплатил все до последнего франка, но ведь это же старый хлам! Подумать только, а ведь он когда-то рассчитывал заработать десять миллионов за десять лет… Это ведь в старых франках составило бы, страшно сказать, миллиард! Вот тогда бы он мог свернуть все дела и нашептывать себе: «Я — миллиардер!» Но как же до этого было далеко… Да, а ведь еще надо платить налоги… И что случится с его розовым поросенком в тот день, когда на него «наедет» налоговое ведомство, этот злой великан?
А вообще-то дела у Марка на работе шли хорошо. Новый цех по производству мебели для кухонь, продаваемой в разобранном виде, работал на полную мощность, так как этот товар пользовался бешеным успехом. Агентство по возврату долгов взяло на себя в каком-то смысле обязанности настоящей полиции и имело отличную репутацию, так как славилось своим серьезным отношением к делу и быстротой исполнения всех поручений. Что же касается других услуг, оказываемых Марком в частном порядке, то они были буквально «нарасхват», люди наперебой зазывали его к себе, чуть ли не дрались за него. Марк Лупьен, постоянно поучавший горожан, у кого-то что-то отнимавший, кого-то запугивавший, кого-то тормошивший и кое у кого вытряхивавший из чулок и из-под матрасов с трудом накопленные на черный день сбережения, этот Марк Лупьен внушал лумьольцам уважение, но нельзя было сказать, что снискал только их любовь и дружбу, нет, чувства к нему питали очень и очень разные. По сему поводу он не обманывал сам себя, он признавал, что сталкивается порой с большими трудностями и что над его головой постоянно собираются грозовые тучи, как сказал бы этот наделенный даром красноречия медоточивый Пьер. У него на руках сейчас было не менее двадцати весьма и весьма спорных дел, в связи с которыми ему предстояло осуществить множество неприятных процедур, для чего ему потребуется вся его злость, бессовестность и непорядочность. А ведь он когда-то думал, что пристроился на легкую работенку, что нашел наконец-то синекуру, но наступили новые времена, и новые веяния, новые нравы действовали теперь как отрава и на самые забытые Богом и людьми дыры, вроде Лумьоля. Опасность подстерегала человека повсюду, словно все было отравлено, словно во всем мог содержаться яд: в продуктах, в воде, в воздухе, которым дышат, в почтовых ящиках, в воспоминаниях, в любви… а этот похожий на веселого дрозда хитрец-Пьер знай себе беззаботно улыбается и посвистывает, словно у него достаточно большой клюв, чтобы все это проглотить, и достаточно большой желудок, чтобы все это переварить. «Жить, существовать, добывать средства к существованию», — постоянно повторял про себя Марк с чувством, близким к ужасу. Нет, он уже чувствовал себя в этом мире чужаком, он все меньше и меньше понимал эти времена, он все хуже и хуже постигал неожиданные причуды человеческой натуры. Дважды в день, утром и вечером, он принимал теперь белые таблетки от болезни, у которой не было названия; возможно, от самолюбия… ведь под самолюбием можно понимать и слишком сильную любовь к самому себе и слишком рьяное самоуничижение… Его тело бунтовало, казалось, его кожа противилась и препятствовала его движениям, его кости образовывали клетку, в которой он был вынужден томиться, а его ложь сжимала ему горло так, что он задыхался. Однажды утром он нашел в ящичке старую упаковку противозачаточных таблеток и сунул себе под подушку. «Я тебя люблю, очень люблю, люблю страстно!» За неделю он проглотил их все, одну за другой. «Надо же! Я их купил, я их принимал, хотя уже тогда был бесплоден!»
Год подошел к концу, на носу было Рождество, а Марк так и не выбрал тихий уголок, где они с Пьером могли бы созерцать величие океана. Он неохотно и неумело занимался этим делом. В Лумьоле он чувствовал себя полезным и необходимым, а в других краях он был «нежелательным элементом», а потому он оставил эту затею, позволив возобладать над собой здравому смыслу, которого он не был лишен, но как он считал, не мог в данном случае уж слишком этим гордиться и не мог целиком и полностью ему доверять. Итак, Марк спустился с небес на землю и устремил свои взоры на «просторы Родины». Куда бы податься? Он обратился к своей памяти, перебирая различные варианты, и впервые за долгие годы вспомнил о своей «дорогой, нежной, ласковой жене». Это было так давно… Он изменял ей направо и налево, с первой встречной, где придется. Каждый вечер он возвращался домой уже «сытым досыта». По субботам и воскресеньям они занимались не любовью, нет, они «делали ребенка», с вечера пятницы до вечера воскресенья их занимало только одно: будущий ребенок. Вот ведь было мученье, Господи! Каторга! Голгофа!.. «Обними меня! Поцелуй меня, приласкай меня! Ну, иди же сюда! Давай, давай еще разок!» А он представлял себе в эти часы атрибуты Страстей Господних: терновый венец, удары кнута, гвозди, копья… Он ломал себе голову над этой проблемой, но чем больше ломал, тем она все больше казалась неразрешимой. Жена Марка была старше него на пятнадцать лет. Она молодилась и выглядела действительно моложе своих лет; по этому поводу ей часто делали комплименты, а она краснела, непонятно отчего: то ли от удовольствия, то ли от злости. Врач давал ей еще два года сроку на то, чтобы забеременеть, познать счастье материнства. Она со вздохом говорила, что все еще надеется родить от него сына или дочь, ей было все равно кого, лишь бы это был толстощекий розовый младенец. Марк ее утешал. Он находил для нее ласковые слова, уверяя ее в том, что время, этот монстр, изъедающий ржавчиной блестящие доспехи тех, кто носит такую броню, этот монстр, разрушающий пирамиды и подтачивающий скалы, к ней-то как раз проявляет большую милость, щадит ее. Да, столь милостивое отношение времени к
