Шовелену ничего более не оставалось, как изящно поклониться и принцу, и Маргарите. Он понял, что оба говорили намеренно, выражая этим – каждый по-своему – презрение или браваду. Баловень удовольствий, праздный принц не представлял для дипломата загадки; а красивая женщина, носившая в золотистых волосах веточку красных рубиновых и бриллиантовых цветочков, была у него в руках. Он мог позволить себе молчать и ожидать дальнейших событий.
Натянутый и глуповатый смех неожиданно прервал наступившую тишину.
– А нам, бедным мужьям, – донеслось манерное растянутое замечание великолепного сэра Перси, – нам остается только молча стоять рядом, глядя, как наши жены обожают эту проклятую тень!
Все засмеялись, и принц громче всех. Возникшее было напряжение разрядилось, снова все весело заболтали, и праздничная толпа, смешавшись, хлынула в залы.
ГЛАВА XII
ЗАПИСКА
Состояние Маргариты было мучительным. Несмотря на то, что она болтала и смеялась, что она была в центре внимания более, чем любая другая дама на этом балу, Маргарита чувствовала себя осужденной на казнь, последний день живущей на этой земле.
Нервы ее были в постоянном напряжении, усилившемся стократно в тот небольшой промежуток между оперой и балом, который она провела наедине с мужем. Маленький луч надежды на то, что она сможет найти в этом добродушном ленивом увальне ценного советчика и друга, растаял столь же быстро, как и возник, когда они остались одни. Чувство, подобное добродушному презрению, которое испытывают обычно к животному или к верному слуге, заставило ее отвернуться от человека, который должен был стать ее моральной поддержкой в страшном испытании, выпавшем на ее долю. Он должен был стать холодным рассудком, столь необходимым в то время, как ее женское сердце разрывалось на части. То она думала о брате, находившемся теперь далеко и в смертельной опасности, то о том ужасе, на который толкал ее Шовелен в обмен на спасение Армана.
Вот он стоит, этот холодный рассудок, эта моральная поддержка, окруженный толпой бездарных, пустоголовых фатов, передающих из уст в уста, с понимающими улыбками, корявый куплет, который он только что выдал.
Повсюду царил абсурд; глупая болтовня окружала несчастную женщину, казалось, люди уже не знают, о чем говорить, – даже принц со смехом спросил ее, оценила ли она последние поэтические потуги своего мужа.
– Написано при завязывании галстука! – объявил сэр Перси своим обожателям, толпой стоявшим вокруг него:
Bon mot[9] сэра Перси полетела по комнатам. Принц был очарован. Он поклялся жизнью, что без Блейкни мир выглядел бы высохшей пустыней. После чего, взяв под руку, увлек его в другую комнату, обрекая на затяжную игру в кости.
Сэр Перси, чьи наивысшие интересы при посещении людных мест большей частью концентрировались около карточных столов, обычно позволял жене танцевать, флиртовать, радоваться или печалиться, сколько ей будет угодно; так было и сейчас: выдав свою bon mot, он оставил Маргариту в толпе старых и молодых поклонников, очевидно, всем своим видом пытаясь ей доказать, что все его большое и ленивое существо не имеет достаточного количества мозгов для появления мысли о возможности каких-либо «матримониальных» поползновений со стороны «умнейшей женщины Европы».
Тем не менее ее натянутые нервы, возбуждение и беспокойство лишь придавали ей больше очарования. Сопровождаемая толпой мужчин разных наций и возрастов, она удостоилась множества восторженных восклицаний от всех, на кого падал ее взгляд. Она более не утруждала себя мыслями. Юность, проведенная среди богемы, наложила на ее восприятие мира печать фатализма. Ей представлялось, что события происходят сами собой и управление ими не в ее власти. Она знала, что от Шовелена пощады ждать нечего. Он назначил цену за голову Армана и предоставил ей решать, платить или нет.
Несколько позднее Маргарита наконец увидела сэра Эндрью Фоулкса и лорда Энтони Дьюхерста, которые, очевидно, только что прибыли. Она видела, что сэр Эндрью Фоулкс первым делом подошел к Сюзанне де Турней, и только после этого оба молодых человека уединились в одной из глубоких оконных ниш, где вели долгий разговор, который, судя по их виду, был серьезным, но приятным. Оба щеголя выглядели несколько уставшими и озабоченными, хотя одеты были безупречно, и во всем их изысканном поведении не было видно, что они чувствовали тень нависшей над ними и над их предводителем катастрофы.
То, что лига Сапожка Принцессы не собирается отказываться от своих намерений продолжать дело, Маргарита слышала от Сюзанны, которая свято верила, что граф де Турней будет вывезен из Франции буквально в ближайшие дни. Глядя на блестящую фешенебельную толпу в празднично освещенной бальной зале, она стала смутно соображать, кто бы из этих светских львов мог оказаться таинственным Сапожком Принцессы, державшим в своих руках нити столь рискованных предприятий и судьбы многих людей.
Любопытство разбирало ее все сильнее, ей и в самом деле хотелось узнать, кто он, хотя раньше она, слыша о нем месяцами, принимала и оправдывала его анонимность, как и все в обществе. Но теперь ей вдруг захотелось узнать, уже не из-за Армана и не из-за Шовелена, а ради самой себя, ради бесконечного восхищения, которое вызывали в ней его доблесть и мужество.
Безусловно, он был где-то здесь, на балу, поскольку сэр Эндрью Фоулкс и лорд Энтони Дьюхерст прибыли сюда в надежде встретить его и, может быть, получить новое mot d'ordre.[10]
Маргарита оглядела всех вокруг: аристократические нормандские лица, с прекрасными волосами – саксонские, более изящные и оригинальные – кельтского происхождения, – кто из них обладает этой волей, ловкостью, энергией, позволяющими держать в своей власти небольшую группу высокородных джентльменов, среди которых, по всеобщему поверью, был даже сам его королевское высочество.
Сэр Эндрью Фоулкс? Конечно же, нет; эти мягкие голубые глаза, смотревшие так кротко и страстно вслед маленькой Сюзанне, уведенной от желанного tet-a-tet[11] непреклонной матерью. Маргарита через всю комнату видела, как он, отвернувшись со вздохом, остался стоять бесцельно и одиноко, пока изящная фигурка Сюзанны не растворилась в толпе. Она видела, как он добрел до двери, ведущей в небольшой будуар за залой, остановился, подождал чего-то, прислонившись к косяку, все еще беспокойно осматриваясь вокруг.
