Шовелен резко опустил руку и засмеялся низким, дьявольским смехом, вселившим тоскливый ужас в душу Маргариты.
– Получше выбирайте людей, гражданин Дега! – повторил он и отпустил наконец своего порученца, а через несколько мгновений и сам покинул харчевню.
ГЛАВА XXVII
ПО СЛЕДУ
Маргарита Блейкни не колебалась ни мгновения. За дверью «Серого кота» далеко в ночи умерли последние звуки. Она слышала, как отдавал приказания людям Дега, отправляясь к форту за подкреплением. Шестерых было мало, чтобы взять в плен ловкого англичанина, неистощимый ум которого представлял опасность гораздо большую, чем его доблесть и сила. Несколькими минутами позже она услышала сиплый голос жида, понукавшего свою клячу, и стук колес неуклюжей повозки по жесткой дороге. Внутри харчевни все было тихо. Брогар с супругой, напуганные Шовеленом, не подавали никаких признаков жизни. Им очень хотелось, чтобы о них забыли, и, что бы там ни было, старались остаться незамеченными. Маргарите даже не было слышно обычного потока их чертыханий.
Подождав еще несколько мгновений, она тихо соскользнула по шатким ступеням и, завернувшись поплотнее в плащ, вышла из харчевни. Ночь была темной как раз настолько, чтобы скрыть из вида ее фигуру, в то время как чутким слухом она вполне различала стук движущейся впереди повозки. Маргарита надеялась, что, пробираясь по канаве обочины, она будет невидимой для многочисленной стражи, которая, по ее представлению, должна находиться буквально всюду, а также для людей Дега.
Именно таким образом она и отправилась этой ночью, пешком, в последний этап своего изнурительного путешествия. Примерно три лиги до Микелона, затем к хижине папаши Бланшара, где, если еще не на самой дороге, должна состояться фатальная, последняя битва.
Еврейская кляча не могла ехать быстро, и поэтому, несмотря на усталость и нервное возбуждение, Маргарита понимала, что без труда сможет поддерживать необходимую ей дистанцию на этом каменистом пути, поскольку бедное животное, едва живое, постоянно нуждалось в продолжительном отдыхе. Дорога, лежавшая довольно далеко от моря, была окаймлена редким кустарником и низкорослыми деревьями, кое- где еще сохранившими листву. Все они, отвернувшиеся от севера, были подобны жестким волосам привидений, раздуваемым непрерывным ветром.
Луна, к счастью, не торопилась показываться из-за облаков, и Маргарита осторожно шла по обочине, держась поближе к низким кустарникам, удачно прикрывавшим ее. Вокруг все было тихо, только далеко, очень далеко в стороне раздавался тягучим и мягким стоном звук отдаленного моря.
После долгого бездействия в грязной вонючей харчевне Маргарита наслаждалась осенней ночной свежестью и отдаленным меланхоличным шумом волн. И ей еще долго предстояло идти в этом спокойствии и безмолвии уединенного места, в тишине, нарушаемой лишь пронзительным и жалобным криком далеких чаек и скрипом колес где-то впереди на дороге. Ей нравилась ночная прохлада и мирное безразличие природы на этом отдаленном участке побережья, но сердце было переполнено великой болью, жестокими предчувствиями и непреодолимой тягой к единственно дорогому человеку.
Ноги скользили по траве на обочине; по самой дороге она идти не решилась, считая, что так будет опаснее, и теперь с трудом находила узенькую тропку вдоль грязного склона. Она старалась особо не приближаться к повозке, потому что стояла такая тишина, что стук колес вряд ли мог оказаться надежным товарищем.
Безмолвие было абсолютным. Далеко позади уже едва виднелись огоньки Кале, а на всей дороге не было заметно никакого признака человеческого обитания: ни рыбачьего домика, ни хижины дровосека. Далеко справа возвышались острые скалы, под которыми тянулся каменистый берег, и бесконечно накатывающийся прилив долетал оттуда постоянным шорохом. Впереди же слышался стук колес, сопровождающий безжалостного врага к его триумфу.
Маргарита размышляла, в каком месте уединенного побережья мог сейчас находиться Перси. Скорее всего, где-то достаточно близко, ведь он выехал не, более чем на четверть часа раньше Шовелена. Знает ли он, думала Маргарита, что в этом прохладном, пропитанном запахом океана уголке Франции скрывается множество шпионов, напряженно высматривающих повсюду его высокую фигуру, идущих за ним по пятам и ожидающих его вместе с ничего не подозревающими друзьями, чтобы захлопнуть ловушку сразу за всеми.
Шовелен же, трясшийся впереди на еврейской повозке, убаюкивал себя приятными мыслями. Думая о сплетенной им паутине, он потирал свои ручки, уверенный в том, что вездесущий отчаянный англичанин больше не может рассчитывать на спасение. Время шло, и, пока старый еврей медленно, но уверенно вез его в темноте по дороге, Шовелен испытывал все большее и большее нетерпение в ожидании грандиозного финала азартной охоты на таинственного заговорщика.
Удачный конец этого предприятия станет лучшим листком в венке Шовеленовой славы. Пойманный на месте преступления, в самый момент оказания помощи предателям Французской Республики, англичанин не сможет рассчитывать ни на какую протекцию своей страны. Шовелен, во всяком случае, сделает все возможное, чтобы любое вмешательство пришло слишком поздно.
Ни на одно мгновение не коснулось его сердца сожаление о том ужасном положении, в которое попала по его милости несчастная жена, сама того не ведая, предавшая своего мужа. Теперь Шовелен совсем перестал о ней думать; она была удобным орудием – вот и все.
Ленивая еврейская кляча еле тащилась: она трусила по дороге неторопливым дергающимся шагом, а хозяин то и дело давал ей передохнуть.
– Далеко ли еще до Микелона? – время от времени спрашивал Шовелен.
– Нет, недалеко, ваша честь, – следовал один и тот же учтивый ответ.
– Но мы все еще не добрались до наших друзей, кучей лежащих на дороге, – саркастически сказал Шовелен.
– Не беспокойтесь, благородный экселенца, – ответил сын Мойши, – они перед нами. Я даже различаю след колес от повозки этого предателя, этого сына Амалекиты…
– Вы уверены, что это та дорога?
– Так же, как уверен в наличии десяти золотых монет в кармане благородного экселенца, которые, я верю, скоро станут моими.
– Они станут твоими не скорее, чем я пожму руку моему другу, высокому незнакомцу.
