хуже и хуже. Ким и я просто забылись. Отчаяние овладевало нами, мы были должны много денег наркодилерам во всём Голливуде. Поэтому из её дома, который был не далеко от окраины Лос-Анджелеса, мы начали ходить в знаменитые наркотические районы, в основном это были Шестой и район Союз. Мы ходили по улицам и знакомились с всякими прохожими. Я практически сразу встретил там одного талантливого чувака, который мог достать всё, что нужно. Он был натуральным уличным парнем, бесконтрольным и безумным наркоманом, который ловко вращался в наркотическом мире латинских окраин. Он стал нашим проводником ко многим другим связям. А жил он всё ещё со своими родителями в маленьком деревянном доме. Этот парень был с головы до ног покрыт следами от уколов, нарывами и всякими болезнями, но он был отличным мастером всех углов в окраинных районах. Ким и я всегда были этакими мелкими панковкскими покупатели с маленьким бюджетом, но он всегда обращался с нами, как следует. Мы доверяли этому парню. Мы покупали дозами героин и кокаин, заходили на пару кварталом вглубь этих жилых районов и принимали всё прямо на улице. Мы всё ещё были уверены в своей непобедимости и невидимости и думали, что нас не тронут.
Спустя неделю после того, как меня выгнали из группы, для меня настал очень грустный определяющий момент. Я разговаривал с Бобом Форестом, и он сказал мне, что моя бывшая группа была номинирована на звание лучшей группы года в Лос.-А. на ежегодной музыкальной премии газеты L.A. Weekly. Для нашего уровня это было сродни номинации на Оскар, по этому это было очень захватывающе. Боб спросил меня, собирался ли я пойти на церемонию. Я ответил ему, что я даже не разговариваю с парнями, поэтому не представляю, как туда заявлюсь.
Но награды имели место быть в здании Театра Искусств, классическом старом месте недалеко от окраины города. Совершенно случайно в тот самый вечер я находился в том же районе, пытаясь купить на свои деньги больше наркотиков, чем мне хотели за них дать. У меня оставались последние десять долларов, это вызывало у меня не очень хорошие ощущения, потому что в такой вечер хотелось полностью улететь, а я был всего лишь под лёгким кайфом. Я помню, что принимал спидбол с какими-то дилерами из банды, как вдруг вспомнил о проходящем в то время празднике L.A. Weekly.
Я втиснулся в вестибюль театра со слегка затуманенным взором. Внутри, казалось, было необычно темно, и не было ни души, потому что шоу было в самом разгаре. Двери в главный зал театра были открыты, поэтому я проскользнул в одну из них и начал искать в зале своих бывших друзей по группе. Естественно, они сидели где-то в первых рядах. Я и минуты не пробыл там, как наткнулся на кого-то, кто сказал мне: “Парень, ты не должен быть здесь. Тебя, вероятно, будет очень грустно”.
Прямо в тот момент со сцены объявили победителя в номинации группа года: “Red Hot Chili Peppers”. “Мы победили! Мы выиграли эту грёбаную награду!” - поздравил я самого себя. Я посмотрел на парней, а они уверенно шли на сцену с большими улыбками на лицах, в своих причудливых костюмах и шляпах. Каждый из них получил свою награду и произнёс небольшую речь вроде: “Спасибо L.A. Weekly. Спасибо Лос.-А. Мы круты. Увидимся в следующем году”. Никто из них не упомянул о брате Энтони, который сделал всё это вместе с нами, и кто также заслужил часть этой награды. Всё это выглядело так, будто меня и не было с ними все эти три года. Ни одного чёртова звука о парне, которого они вышибли две недели назад. Ни “Покойся с миром”, ни “Да хранит Бог его душу”, ничего.
Это был поэтически трагичный, странный и сюрреалистичный для меня момент. Я понимал, что меня выгнали, но так и не мог понять, почему же они поступили так бессердечно и даже ничего не крикнули мне со сцены. Я был в слишком большом шоке, чтобы жалеть себя. Я просто отчаянно пытался не думать о том, как серьёзно я облажался, хотел избежать всякой ответственности и сведения счётов. Поэтому я просто сказал себе: “А, чёрт с ними”, и попытался занять у кого-нибудь в вестибюле пять долларов, чтобы уйти отсюда и снова принять наркотики.
Деньги на наркотики были очень важной статьёй расхода для нас, но однажды Ким получила большой чек, и мы пошли и купили тонну наркоты, а потто вернулись к ней домой, чтобы всё это принять. Я получил такой кайф и чувствовал себя так хорошо, что сказал Ким: “Мне нужно слезть с этого дерьма”. Иногда в моменты сильного кайфа, начинает казаться, что это чувство продлится всю жизнь, и ты начинаешь верить в то, что сможешь соскочить с наркотиков. Кажется, что эта эйфория никогда не уйдёт.
“Я позвоню свой маме, вернусь в Мичиган и начну принимать метадон”, - говорил я Ким. Насколько я знал, это было лекарство от зависимости.
Мы распустили нюни от такого сильнейшего кайфа, но Ким показалось, что это хорошая идея, поэтому я взял телефон и позвонил своей маме. “Ты не поверишь в это, но у меня здесь довольно серьёзные проблемы с героином, и я хочу вернуться в Мичиган и начать принимать метадон, но у меня в кармане ни пенни”, - сказал я.
Я уверен, что моя мама была в шоке, но она тут же попыталась действовать спокойно и рационально. Она, вероятно, чувствовала, что моя жизнь находилась на краю пропасти, и если бы она изменила поведение и начала меня осуждать, я бы никогда не вернулся домой. Конечно, если бы она увидела, как мы жили, она бы, наверное, после этого попала в психбольницу.
Она сделала всё необходимое, и на следующий день мне прислали билет, но мы никак не могли прекратить принимать наркотики. Настал день, когда я должен был улетать, но накануне мы всю ночь провели под кайфом, когда уже нужно было ехать в аэропорт, мы никак не могли придти в себя. Я позвонил маме и как-то глупо соврал о том, почему я не мог улететь в тот день, и что я поменяю билет на завтра. Это продолжалось и продолжалось, всякий раз я говорил: “Я прилечу завтра, я прилечу завтра”, в то время как мы с Ким были размазаны по полу её квартиры.
Наконец, я окончательно решил лететь, но нужно было уйти в один последний загул и, как следует, накачаться наркотиками перед отлётом, чтобы всю дорогу домой быть под кайфом. Настало последнее утро, когда я мог улететь по моим билетам, мы поехали на окраину город, чтобы купить пару доз героина и немного кокаина.
Ким вела машину, старый Сокол, который она взяла у кого-то на время, а я то выходил, то садился обратно в поисках хорошей сделки на улице. Карманы моего плаща постепенно наполнялись героином, кокаином, ложками, тканью, шприцами и много чем ещё. На одной из окраинных улиц я увидел того, кто действительно мог быть мне полезен. Я перешёл через дорогу и не успел опомниться, как вдруг какой-то коп крикнул: “Эй, приятель, ты, в пальто. Ну-ка подойди сюда”.
Краем глаза я увидел, что Ким спряталась за колёсами Сокола. Она опустилась на землю и начала стонать.
Я весил в лучшем случае 120 фунтов (54 кг), а мои волосы представляли собой один большой спутанный шлем, как ухо слона. Я был одет в плащ, который висел на мне, как на вешалке, а моя кожа была странного жёлто-зелёного оттенка. Также на мне были высокие чёрно-красные кроссовки с рисунками, которые я сам сделал маркером. На одном я нарисовал довольно красивую Звезду Давида размером где-то с серебряный доллар. О, и ещё на мне были тёмные очки.
Мой вид сильно меня выдавал.
К тому времени у копа появилось подкрепление.
- Мы видели, как ты тут ошивался, а ты выглядишь немного подозрительно, - сказал первый коп, - почему бы тебе не показать нам свою идентификационную карточку?
- Ну, у меня нет этой карты, но меня зовут Энтони Кидис, и я вообще-то опаздываю в аэропорт на самолёт, я полечу к маме… - выпалил я.
Во время этого допроса, другой коп систематично дюйм за дюймом обыскивал меня, начав с кроссовок и носков.
Я рассказывал первому копу, когда и где я родился, мой адрес, а он всё это записывал, отвлекая меня, пока его напарник меня обыскивал. Он уже добрался до моих штанов, выворачивал карманы, которые были наполнены плохими новостями.
“В твоей куртке есть внутренние карманы?” - спросил второй коп. Я заволновался и показал им билет на самолёт и всё остальное, что лежало во внутренних карманах.
Как раз, когда он уже обыскал другие карманы, и почти приступил к тем, в которых всё лежало, его напарник посмотрел на мои кроссовки и спросил: “Ты еврей? Почему у тебя Звезда Давида на кроссовке?”
Я взглянул наверх и увидел бедж с его именем. Там было написано КОЭН (COHEN).
“Нет, но мой самый лучший друг еврей, и у нас обоих есть вещи со Звездой Давида”, - ответил я.
