Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

смутный свет, будто звездочки замерцали на темном небосклоне. Они посмотрели друг на друга и молча улыбнулись.

В эту ночь

Когда началась вторая декада двенадцатой луны, зимние деньки помаленьку начали удлиняться, будто по рядку соломы прибавлялось к циновке, и вечера стояли ясные. В бадье для умывания еще виднелась толстая ледяная корка, но где-то уже угадывалась грядущая перемена к теплу. В этот период, когда зима уже близилась к исходу и недалеко было до прихода весны, небеса не знали покоя и все в природе, доступное взору и слуху, пребывало в смутном брожении. Горожане ввиду приближающегося Нового года спешили навестить ближних и дальних знакомых, включая и тех, к которым у них не было никакого дела, проводя в подобных хлопотах день за днем. Жизнь так и бурлила в городских кварталах.

Двенадцатого числа был день поминовения Басё. С вечера пошел легкий снег, а ночью начался сильный снегопад, преобразивший весь город и превративший Эдо в серебряную сказку. Дул студеный ветер, небосклон нависал свинцовыми тучами, вновь воочию являя людям суровый лик уже, казалось бы, ушедшей зимы, придавившей хладной дланью объятые деловитой суетой улицы и переулки.

На следующий день было мглисто, по-прежнему задувал во всю мочь холодный вихрь. Хотя казалось, что снегопад уже прекратился, ночью вновь повалил снег. Старики, прикорнув у жаровни, толковали, что такого снега не видывали в Эдо уже много лет.

Наутро четырнадцатого числа, когда рассвело, все дороги, деревья, крыши, навесы ворот были одеты белым пушистым покровом, под стрехами холодно поблескивали сосульки, а ребятишки с раскрасневшимися щеками весело гомонили, нисколько не заботясь о неудобствах, что терпят их родители, которым приспичило идти по своим делам.

В усадьбе Киры в квартале Мацудзака старший слуга, открыв главные ворота, расчищал снег. Эту картину искоса наблюдал прикрываясь зонтиком некий самурай, проходивший мимо, поскрипывая по снегу деревянными сандалиями-гэта. Чуть поодаль он повстречался с человеком в плотно запахнутой накидке, смахивавшим на лавочника. Обменявшись многозначительными улыбками, они разошлись в разные стороны.

Снег все падал и падал. Вскоре появился паланкин с эскортом, который проследовал в усадьбу Киры через главные ворота. Давешний мещанин, который как раз отряхивал от снега гэта под стрехой дома напротив, горящим взором проводил паланкин и, молча раскрыв зонтик, продолжил свой путь. На улице появился солидный пожилой самурай в сопровождении слуги — оба зашли в ворота усадьбы, что не осталось незамеченным для лавочника, который, оглянувшись, внимательно смотрел из-под зонтика. Это был не кто иной, как Ёгоро Кандзаки.

Не успел он прошагать и половины квартала, как появился еще один паланкин. Приглядевшись, Ёгоро увидел сквозь редкий снег, что за паланкином в некотором отдалении кто-то идет. Незнакомец прикрывал лицо зонтиком, но Ёгоро без труда узнал Гэнго Отаку — мануфактурщика Симбэя, и с души у него отлегло.

Когда они поравнялись, Ёгоро увидел, что лицо приятеля так и светится нескрываемой радостью.

— А это кто был? — осведомился он.

— Мастер Сохэн, — без тени сомнения ответил Гэнго.

Паланкин Сохэна меж тем направился к воротам усадьбы Киры. Оба проводили его пристальным взглядом. Рядом с ветки сосны, выпроставшейся из-за черной дощатой ограды, упал пласт снега.

— Ну, Отака!..

— Ну, Кандзаки!.. — одновременно воскликнули они.

Ёгоро, хоть губы у него и тряслись от холода, закатав подол кимоно, снял гэта и бросил свой зонтик, намереваясь избавиться от лишнего снаряжения.

— Сомнений нет! — с нажимом сказал Гэнго.

— Я пошел в Хонгоку, к Кураноскэ, — тут же ответил Ёгоро.

— А я к Ясубэю Хорибэ, — сказал Гэнго.

На том они расстались. Снег все падал и падал. Добравшись до набережной и увидев, что поблизости никого нет, Ёгоро зашвырнул гэта и зонтик в воду, а сам припустил во весь дух. Он мчался сквозь вьюгу навстречу холодному ветру, от которого слезы наворачивались на глаза, мчался, оставляя позади поблекшие, выцветшие ивы под снегом, неподвижно застывшие лодки на свинцовой глади реки, мосты.

Когда Ёгоро, весь в снегу и дорожной грязи, добрался до штаба в квартале Хонгоку, было уже за полдень. Навстречу ему вышел Дзюнай. За ним, раздвинув фусума, появился Кураноскэ. Подошел и Тикара со светящимся радостью взором.

Накануне Гэнго, вернувшись от Сохэна, сообщил, что четырнадцатого утром состоится чайная церемония в усадьбе Киры, а немного позже с такими же сведениями Ясубэй Хорибэ прибежал от Горосаку Накадзимы.

— Косити! Сароку! — громко позвал Кураноскэ.

Несколько минут спустя оба юных самурая-вакато уже бежали по снегу в разные стороны, а за ними, надев соломенные сандалии, еще куда-то поспешал и старый Дзюнай.

Из соседнего дома явились Ханнодзё Сугая, Матанодзё Усиода, Канроку Тикамацу и Дзиродзаэмон Мимура.

— Все как у нас было условлено, — коротко бросил Кураноскэ не вставая с татами.

— Есть! — отвечали самураи, и все четверо немедля отправились в путь.

Их следы, как нити паутины, протянулись по снегу от дома в разных направлениях — и гонцы растворились в снежной замяти. Ёгоро тоже снова умчался на задание.

Кураноскэ долго молча смотрел на угли в жаровне. Все разошлись, в комнате стало пустынно и уныло. Только слышалось, как мерно, будто отбивая ритм стихов, ударяют оземь капли — подтаявший снег струйками стекал со стрех. Наконец Кураноскэ поднял голову и взглянул на Тикару, который сидел рядом чинно выпрямившись, терпеливо ожидая, что скажет отец.

— Ты и впрямь мой сын… — сдержанно промолвил он.

— За меня не тревожьтесь, отец, все будет исполнено как должно, — твердо отвечал Тикара, уперев руки в циновку и склонившись в поклоне.

Отец и сын в этот миг как никогда ощутили, сколь близки они друг другу, сколь тесно связывают их кровные узы. Они сознавали, что разговаривают так в последний раз, и оттого щемящее чувство могучей волной захлестывало их сердца. В этой волне перед отцом и сыном, как вспышка, промелькнуло видение — все, что было прожито и пережито в земной жизни. Словно желая пресечь минутную слабость, Кураноскэ поднялся. В то же мгновение не стало отца с сыном — остались только товарищи по оружию.

— Нужно будет расплатиться за постой, — приказал Кураноскэ. — Поскольку все мы вдруг разом отсюда исчезнем, надо будет что-то придумать, как-то объяснить хозяину причину.

— Будет сделано, — ответил Тикара, и, пока он вставал с татами, отец уже скрылся за бумажной перегородкой.

Когда Тикара рассчитывался с хозяином, вернулся Дзюнай и прошел в комнату командора. Вслед за ним появился Тюдзаэмон Ёсида, аккуратно стряхнул снег с зонтика, который никак не желал складываться, наконец все-таки закрыл зонтик, поставил его в прихожей и, тяжело протопав по татами, тоже скрылся в комнате Кураноскэ. Тикара, закончив свои дела, уселся снаружи у фусума, решив нести караул.

— Тикара! — раздался голос Кураноскэ.

— Решено, что ты у нас будешь командовать штурмом задних ворот усадьбы, — сказал отец.

Двое пожилых советников командора, Дзюнай и Тюдзаэмон, с улыбкой смотрели на юношу, и под их взглядами Тикара с особой силой почувствовал всю глубину родительской любви, которую скрывал под суровым обличьем Кураноскэ.