не было желания застрять дома под контролем чуткой мамочки. Работа служила единственным пропуском на свободу. Кто бы мог такое предугадать.
Я смотрю на тарелку с бульоном, в котором одиноко плавает половинка вареного яйца. Мама особо не баловала меня. Все жирное, печеное и сладкое отныне стало запретным всего лишь одним указом врача. Эти два дня в моем желудке практически ничего не было, видимо так собиралось продолжаться и последующие две недели.
Зачерпнув желтоватую жижу, я поднесла ложку к губам и понюхала — пахло вареной курицей, которой в тарелке не наблюдалось вовсе. Желудок болезненно сжался, но не от голода, а скорее от отвращения. Эта еда меня совершенно не привлекала.
Я силой влила в себя первую ложку, почувствовав, как возвращается тошнота. Суп показался каким-то безвкусным, словно сваренный из картонных коробок. Жирная вода цвета растительного масла с запахом несвежей курицы. Я отодвинула тарелку от себя, чуть не расплескав суп по столу. Лучше оставаться голодной.
Экран компьютера мерцает перед глазами слишком ярко, отчего мне приходится щуриться, чтобы рассмотреть мелкие буквы веб-страницы. Появляется странное желание нацепить солнцезащитные очки, но я только посмеиваюсь над собою, потирая виски, которые начинают пульсировать от такого напряжения. Это напоминает то сломленное состояние, когда организм только начинает заболевать, а температура медленно поднимается, рождая в голове легкий шум. Я потрогала свой лоб, но не ощутила никакого жара, кожа оставалась прохладной, даже в душной комнате.
В какой-то момент напряжение стало невыносимым и мне пришлось отключить компьютер. Возможно, мое тело было еще не совсем здорово, и я переоценила свои возможности.
В соседней комнате на полную громкость работает телевизор — мама смотрела очередное ток-шоу, даже не заботясь, что в квартире кроме нее есть еще живые люди, и это ужасно раздражало. Я улеглась на кровать, накрывшись подушкой, но все равно не сумела заглушить все звуки. Казалось, они назло просачивались в мою комнату, кружа вокруг надоедливыми мухами.
Мама будит меня уже с минуту, вытаскивая из-под тяжелой подушки. Настало время ужина, и она услужливо принесла мне очередную порцию супа.
— Ты должна съесть все, отказы не принимаются. — Это напоминает детство, когда меня усаживали на крошечный стульчик и пичкали манной кашей, которая непременно норовила выбраться обратно.
— Хорошо, но не нужно стоять над душой.
Мама фыркает, но уходит, оставляя меня одну. Теперь ее развлекает какой-то сериал, но громкость стоит на все той же максимальной отметке.
Я помешала бульон, но так и не обнаружила в себе большого желания попробовать его. Этот специфический запах казался только сильнее, став невыносимым, совершенно не пробуждая аппетита.
Открыв окно, я убедилась, что внизу никого нет, а потом резко опрокинула тарелку, наблюдая, как суп задевает зеленые листья, но падает в заросли кустарника, расположенные у самого дома. С ужином покончено.
Когда домой возвращается отец, квартира начинает напоминать оживший улей. Я слышу, как ругаются родители, пытаясь решить какой включить канал, как ноет братишка, шепеляво требуя почитать ему. Моя же комната погружена в темноту, которая кажется спасением в этом бедламе.
Свет действует на нервы, но я стараюсь не обращать внимания на эту странность. Никто не чувствовал себя хорошо, провалявшись на сырой земле ночью черт знает сколько времени. К отравлению определенно собиралась присоединиться еще и простуда.
Тело вибрировало от посторонних звуков, но я радовалось, что от них меня отделяла деревянная дверь. Глаза слезились даже от слабого искусственного свечения, поэтому мне пришлось задернуть штору, потому что кто-то включил яркий уличный фонарь, заглядывающий прямо в мою комнату.
Полумрак спасал, но я с нетерпением ждала следующего дня, уверенная, что новое утро придаст мне сил, а недомогание останется смутным воспоминанием. Для профилактики стоило принять антибиотиков, но слишком высока была вероятность вернуться в больницу, поэтому я собиралась полагаться только на себя.
Отец заходил проведать меня, но было заметно, он не знал что сказать. Ему всегда не хватало нужных слов. Скорее уж его волновали наши разногласия с мамой, чем самочувствие дочки.
Папа попытался включить свет, но я накричала на него, требуя полного уединения. Даже брат теперь боялся заглядывать ко мне, не вернувшись за своей плюшевой игрушкой. Не думаю, что семью особо удивляло мое поведение, переходный возраст все еще давал о себе знать, хотя я медленно и упорно перевалила за второй десяток.
Я не могла уснуть. Каждый раз, когда мне казалось, что сон уже близок, внутри моего сознания разрасталась огромная черная дыра, затягивающая все глубже, погребая под пластами страха и чужих воспоминаний. С ужасом я выныривала наружу, часто дыша и озираясь по комнате. Кто-то был здесь, рядом со мной, совсем близко. Чужое присутствие давило на меня. Каждый шорох выводил из равновесия, превращаясь в шаги под действием моего разыгравшегося воображения. Я ворочалась, чувствуя то холод, сковывающий тело, то жар, растапливающий этот лед.
Комната перестает существовать, превращаясь в темный дикий лес. Я слышу шелест листвы и крик совы, я чувствую порывы ветра на обнаженной коже, я вижу, как вокруг движутся тени. Это мой дом. Родной и знакомый.
В дикой ночи есть своя магия и мне нравится быть частью этого мира. Я чувствую себя свободной, всесильной. Бег не может усмирить мою сущность, только распаляя внутреннего зверя. Мне хочется рычать, чувствуя под ногами землю. Где-то вдалеке мерцают разноцветные огни города, притягивая меня и в тоже время раздражая. Там есть жизнь, и я недовольна этим.
Зубы ноют и мне срочно нужно найти им применение. Горло горит жадным огнем, превращая меня в зверя, одержимого охотой. Это больно, но я знаю, что мое состояние не продлится долго. За жаждой всегда приходит облегчение, эйфория. Это только подзадоривает меня.
Я голодна… я очень голодна…
Кожа горит, словно ее облили кислотой, жжение заставляет мышцы напрягаться, скручивать до боли как после многокилометровой пробежки. Мне кажется, что я действительно бежала. Дыхание сбилось, бок покалывает, на лбу выступили капельки пота.
Дом спит. Эта тишина одурманивает, делая меня по-настоящему счастливой. Теперь я знаю, в чем прелесть ночи — в покое. День принадлежит всем, а ночь — только тебе одной.
Глаза быстро привыкают к полумраку, и я проскальзываю в ванную. Вспыхнувший свет больно резанул по глазам и мне приходится опустить на лицо длинные волосы, закрываясь от прямых лучей. Они физически ощутимы на моей голой коже, как слегка теплый металлический утюг.
В кране журчит вода, стекая в раковину кристально-чистой струей. Я подставляю ладони, чувствуя освежающую прохладу, пускающую приятную дрожь по телу. Капли касаются моего лица, убирая последние обрывки кошмара. Остаются лишь странные ощущения о ночном ожившем лесе и безграничной
