Ребенок в одной руке, сумка в другой. Новорожденного ребенка не берут с собой в толпу, но разве я могла доверить ее мужу? А няня мне не полагалась. На няню требовались деньги. Отец был согласен оплачивать няню, если я вернусь домой. Я осталась. Я шла по ступенькам, пытаясь унять, успокоить свое сердце, а мой муж отдыхал от тяжелой дороги. Ему хотелось есть, но не хотелось добывать мамонта. Он ждал, когда его принесут.
Я зашла в супермаркет, прошлась по нижнему этажу и выбрала продукты. Если бы не нужно было кормить Маришку, я бы еще не скоро вернулась.
Я кормила своего детеныша, он таращил на меня свои умные глаза и бил ладошкой по груди. Все было о'кей. Детеныш со мной соглашался. Я легла на кровать, положив Маришку на грудь, и закрыла глаза. Была еще только первая половина дня, а я уже устала до безумия. Так устала, что захотелось домой. До слез.
— Я поджарил яичницу. Будешь? — спросил мой муж.
— Я посплю, — ответила я. — У меня нет сил даже есть.
Это была чистейшая правда. Зачем я загоняла себя? Кому и чего я доказывала? Надо уйти домой. Было бы легче. Хотя бы немного. У меня из глаз потекли два ручейка слез, я с ними так и заснула.
Я проснулась сама, на кормление ребенка мой организм завел биологические часы. Покормила и уложила спать. На прощание она поболтала ногами и руками в воздухе. Я рассмеялась и расцеловала ее розовые пятки. Одна была вкуснее другой. И пошла готовить еду. Зачем я ее выбросила? Все равно без толку.
— Я не понял, — тихо сказал мой муж. — Ты меня что, простить не можешь за то, что уехал? Зачем тогда согласилась? Я бы не поехал. И весь разговор!
Трепетную лань сменил бешеный бык. А я была разбита. Совсем расклеилась. Мои ожидания тоже не оправдались. Ни в чем. Абсолютно. Мне незачем было здесь оставаться. Я устала, мне требовалась помощь. Любая. А меня донимал навязчивый, самодовольный, бешеный бык. Тупая, бесчувственная сволочь!
— Почему согласилась? А вдруг бы ты не простил? Ведь такой случай выпадает только раз в жизни!
— Значит, не прощаешь?
— Не прощается!
— И как ты видишь нашу жизнь?
— Никак! Кстати, спасибо за медальончик. Будет что заложить на черный день!
— Идиотизм использовать редкости на бессмысленные затеи! Тебе этого не понять! Ты не коллекционер!
— Для милого дружка и сережка из ушка! Вот в чем смысл!
Он замолчал. Заткнулся наконец. Я подумала, что надо позвонить родителям. Мне нужно было отсюда уехать.
— Знаешь, почему я прыгнул с тобой со скалы? — вдруг спросил он. — Я не знал дна. Там везде были скалы. Я не хотел, чтобы закончилось то, что было. Это могло не возвратиться.
— Значит, сглазил, — устало сказала я. — Один из нас точно разбился. Или оба.
Мы молчали и смотрели в стол. Такая тоска. Смертная! Мне хотелось домой. Мне хотелось, чтобы меня любили, но меня сглазили. Возвратиться ничего не могло. Во всех смыслах этого слова. Я стала другой. Что бывает с людьми, которых вытаскивают с того света? Все ли они счастливы? В институте нас этому не учили. И я не знала. Я была веселой и счастливой, стала злой и несчастливой. Одно я знала точно, я сама выбрала человека, любящего блестящие металлические предметы. Я хотела быть в его жизни первой, а оказалась второй или в самом хвосте.
— Не уходи, — попросил он, не поднимая головы.
Мой муж не умел смотреть прямо в лицо. Точнее, не хотел. Глазами не соврешь.
— Не нервничай, — сказала я. — Мы оба друг друга сглазили. Ни разу не сказали самое главное. Даже на свадьбе. Забыли приворотный акалай-макалай из трех слов — «я тебя люблю». Потому возвращаться нечему.
Я встала из-за стола.
— Формальности завтра. У меня нет сил. Никаких.
Я обманулась. У моего мужа был сильный характер, он прятал в себе прагматизм и эгоцентризм. Газельи глаза и трепет полагались для посторонних. Со мной уже можно было не стесняться. Мне полагались эрзацы. Соплеменник Кандинского был в чем-то прав. Страшен не страх познания, а страх того, что узнал. Этот страх вылетает из-за угла, как машина с отказавшими тормозами, и сидит в тебе занозой всю жизнь, не поддаваясь ни уговорам, ни консервативному, ни оперативному лечению. Я разгадала судоку, составила пазл, сложила кубик Рубика и нарисовала точную и ясную картинку. Математически обоснованную и оцифрованную. Доказательств больше не требовалось. Мне незачем было оставаться. Других причин не имелось. Я не граф Монте-Кристо. Мне тоже хотелось жить как всем. Я могла. Нет! Я должна была стать счастливой!
Я спала, спала и спала. Просыпалась, только чтобы покормить, искупать и переодеть Маришку. Хорошо, что дети в этом возрасте много спят. Я хотела отдохнуть.
Я смотрела на голубую бусину с внимательным сиреневым зрачком. Я взяла ее с собой в роддом, где умирала, да не умерла. Она помогла мне или, напротив, чуть не убила? Я не верила в талисманы и никогда их не носила. И всегда была любимой, счастливой и здоровой. Мне нужно было выбросить ее, как ядовитую гадину, или оставить, как своего хранителя? Я думала об этом все время после выписки из роддома. И наконец решилась. Выбросила в унитаз. Она упала тяжело, вытаращив на меня расширенный, пристальный зрачок. Я нажала рычаг, и голубая бусина унеслась потоком воды. Сразу, без промедления. Я испугалась уже тогда, когда надавила рычаг. Но было поздно. Космический глаз попал в канализацию большого города. Я утопила его в человеческом дерьме. И правильно! Правильно! Сиреневый, безумный зрачок меня сглазил. Я без него была любимой, счастливой и здоровой. Всегда. Всю свою жизнь до него. Там ему самое место! В дерьме!
— Я приготовил мясо. Я тоже умею готовить. Попробуешь?
У моего мужа был трепетный вид и газельи глаза, а я отдохнула.
— Чередуешь шок и трепет? — усмехнулась я. — Слишком быстро. Не успеваю перестроиться.
Он заговорил просительным тоном. Фальшивым насквозь! До последнего слова! От его голоса сводило скулы и выворачивало наизнанку! Рвотный порошок — вот что такое был для меня его голос!
— Послушай! Я принял неправильное решение. Не сумел выбрать главное. Но дело в другом. Мой отец умер слишком рано. Коллекционирование в его жизни было самым важным. Я знаю историю любой монеты. От него. Мы сидели с ним часами и разглядывали их. У меня не стало отца, были только его монеты. Это моя память о нем. Моя связь с ним. До сих пор. Ты меня понимаешь?
— Твой отец умер. Я жива. Связь между мной и тобой растаяла. Или ее не было. Ты выбрал отца. Сам!
Мой муж обхватил руками голову. Потом провел ладонями по лицу. Православный совершил намаз? Это называется дуля в кулаке!
— Я не то хотел сказать. Я выбрал не то время. Это ошибка. Моя ошибка! Я виноват! Это можно понять и простить?
Он издевался надо мной! Он тыкал меня лицом в симулякры ненависти, любви, ревности, преданности, верности. Кто хочет — живи на мягкой подкладке из самообмана, кто нет — бери шмотки и сваливай! Пока не поздно. Самообман сожрет вашу личность до последней нитки, как моль. Вы станете питаться суррогатами чувств, лишенными божьей искры. Вы станете трансгенными мутантами рано или поздно. Это не поле боя, это концлагерь с газовой камерой. Здесь побег поощряется.
— Я не хочу утолять жажду очищенной, бэушной водой! Мне не нужны позолоченные копии, мне нужны оригиналы! Это понятно?
Меня колотило от ненависти, как от приступа; малярии. Я была в жару и ознобе одновременно. Мой муж тоже. Ненависть заразна в отличие от: любви. Ненависть передается воздушно-капельным путем, любовь не передается никак. Она вылезает из тебя самого, не спросясь. Любовь нужна для продолжения человечества как разумного вида, ненависть — нет. Ненависть досталась в наследство от диких пращуров.
