До появления Homo sapiens. Она вытекает из темноты нашего подсознания, из инстинкта сохранения жизни и борьбы за выживание. Либо ты, либо конкурент. Либо пан, либо пропал.
Его руки скрючило, он был готов меня ударить. Я подалась вперед. Действуй! Он круто развернулся и вышел из кухни, хлопнув дверью. За обоями у дверного косяка посыпалась штукатурка. Я слышала ее шуршание в гробовой тишине. Она сыпалась как песок в песочных часах.
Я ненавидела газельи глаза. Еще до нашей эры кто-то сказал: глаза — зеркало души. Теперь это звучит банально, но это так. Все самые важные вещи банальны, потому что уже давно кем-то открыты и описаны. Обсуждены и перетолкованы сотни раз. Обсосаны и замылены. Но они никуда не делись. Чужие глаза с их тайнами и загадками тоже зачем-то остались с нами. Только попасть в чужую душу сквозь зеркало трудно. Иногда остается лишь любоваться его рамочкой из золоченого багета. Или ненавидеть. За мутную патину.
Я кормила своего ребеныша из бутылочки и успокаивалась. Только он мог унять, утихомирить меня. Надо было собираться домой. Я набрала номер мамы. Он вынул из моих рук трубку. Из-за спины.
— Мы прыгнули в незнакомое море. Вдвоем, — сказал он. — Нас разнесло течением в разные стороны. Если ты уйдешь, значит, я утонул, а ты потерялась.
— Ты не купил ни одной детской игрушки, — не оборачиваясь, ответила я.
— Я не подумал, — после паузы сказал он.
Я обернулась к нему. Заглянула в его бычьи глаза. В упор.
— А о чем ты думал?
— У меня не было игрушек. По крайней мере, я их не помню. В детстве я играл с монетами. Или читал. Моя мать умерла позже отца. На пять лет.
Если бы мой муж сказал, что у него не было своей семьи и детей, что он не знает, что нужно детям и как с ними обращаться, я бы не осталась. Но он выстрелил из гранатомета. У меня была нормальная семья, у него — нет. В привычном смысле слова.
Мой муж напоминал образы Модильяни. На работы Модильяни надо смотреть сквозь узкий дверной глазок. Тогда можно увидеть типичный прищур глаз, бантик губ, близко рассаженные у носа чечевицы глаз, монгольский тип лица, вырубленный тесак носа или что-то еще, что придавало модели узнаваемость. Все остальное — были цветные плоскости и линии, стирающие своими знаками личность персонажа. Художник играл со своими героями в кошки-мышки. Умышленно или нет. Теперь никому не узнать.
Мой муж был интроверт в золоченом багете. В патине его зеркала ничего не стоило искать, следовало любоваться багетом, разгадывая его завитушки. Если, конечно, он желал подсказать направление, куда двигаться дальше.
Он понял, что я остаюсь, хотя я еще ничего не сказала. Он заключил меня в объятия в прямом смысле слова. Прижал к стене, сковал коробочкой из своих рук и ног. Он рассыпал свои поцелуи, сначала чуть касаясь, потом бешено и требовательно. От дроби до артиллерийских снарядов. Они влетали в меня, продираясь сквозь его дыхание. Один из них попал в цель, и я размякла. Снова расклеилась. Расколотила вдребезги свои принципы. Растоптала свою решимость. Сама захотела.
Он отнес меня в кровать, и мы любили друг друга, как прежде. В сказочной и далекой стране.
Глава 10
Утром я проснулась в шесть и взглянула на мужа. Он спал безмятежно, как дитя. Я почувствовала раздражение. Такое сильное, что захотелось его ударить. До крови. Я сцепила руки в замок, чтобы совладать с собой.
Я поступилась своими принципами ради самовлюбленной, озабоченной чурки? Его не было за неделю до родов, и он приехал через три недели после них. Я сто раз могла умереть и воскреснуть за это время. Он позвонил всего три раза за весь месяц, дабы узнать, не померла ли я. Вдруг повезет? Он сэкономил на свадебном подарке. Он забыл о ребенке, но не забыл о своих металлических, круглых игрушках. У меня был сногсшибательный муж! Ни у кого из всех знакомых мне женщин таких мужей не было. Их мужья хотя бы исполняли роль отца и мужа. Кто-то лучше, кто-то хуже. В зависимости от таланта. Мой муж не затруднялся. Зачем? Он был небожитель.
Я поняла маразматика Ницше с его дурацкой загадкой — «Если узы не рвутся сами, разгрызи их зубами». Моего мужа родил его отец, но у моего мужа не было зубов, чтобы перегрызть пуповину. Напротив, он пуповину холил и лелеял. Пересматривал каждый день. Таращил глаза каждый божий вечер на искусственных блестящих младенцев, запеленатых в кармашки из грубой ткани. Где близняшки Микки и Рурк? Не позвонить ли им? Они заполнят пустующую нишу в его половой жизни. И он наконец оставит меня в покое!
Я ушла на кухню готовить и завтрак, и обед, и ужин. Не стоит сразу открывать карты, надо поводить за нос, помучить противника.
Он коснулся губами моей шеи и сразу уселся за стол. Хотел есть. Очень!
— Давай я сам буду готовить. У меня это неплохо получается, — предложил он, сидя за кухонным столом. Он так этого хотел, что убрался подальше от плиты.
Вот тебе новость! А где ты раньше был со своими умениями? Я чуть не рассмеялась.
— Давай, — не поворачиваясь, согласилась я.
У моего мужа было отличное настроение. На зависть. К чему помнить и портить себе настроение? Что было, то было. Быльем поросло. Устаканилось, утряслось, утрамбовалось. Да здравствует новая старая жизнь!
— Может, пойдем куда-нибудь?
— А как же Маришка?
— Возьмем с собой.
— В толпу?!!
— Можно без толпы. — У него вдруг стал виноватый вид. — А что ты хочешь?
— У меня нет хотений, есть обязанности, — вежливо сказала я.
— Давай их переформатируем? — он смущенно и просительно засмеялся. — Мне в понедельник на работу. Я помогу. Скажи, что надо.
— Сам не сумеешь. Объяснять долго, — телеграфом откликнулась я.
— И что ты предлагаешь? — он резко вскинул голову.
— Я обойдусь одна. Как привыкла. А ты пойди погуляй.
— Что ты хочешь этим сказать? — Трепетная лань закипала гневом.
— Ничего особенного. Тебе нужен свежий воздух, — без улыбки сказала я. — Ты так привык. Забыл?
— Начинаешь заново? — тихо спросил он. — Я женился на сварливой ведьме?
— Спасибо, — я отвернулась к плите.
На столе была гора овощей. Мой муж, любящий готовить, не коснулся ни одного из них. Хотя бы просто чтобы почистить. Небожитель ждал персональных указаний! Я сцепила зубы изо всех сил. Мама мне помогала, пока его не было. Сейчас он явился, я осталась один на один с небожителем и со своей нелепой семейной жизнью. Мне хотелось плакать, а плакать было нельзя. Слезы — это признак слабости. Слезы только для близких, кто сможет понять.
Я услышала, как он рассмеялся за моей спиной. Весело. Беззаботно.
— В двадцать четыре — женятся дураки, а в двадцать пять — детей заводят только идиоты!
— Детей не заводят, — без выражения сказала я.
Хорошо, что я не заплакала. Было бы глупо и унизительно. И совсем никчемно. Для людей типа моего мужа это было — фу!
Он хлопнул дверью, я осталась наедине с горой овощей. И зарыдала в голос. До судорог.
Я побросала в сумку вещи как попало. Самое необходимое. Взяла Маришку, закрыла дверь и ушла, не оглянувшись. В свой настоящий дом.
— Мама, как вы с папой умудряетесь любить друг друга столько лет?
