— Я умудряюсь ему уступать.
— Это другое. Он тебя не бросал.
— Зато я ненавижу его дальние походы, охоту и нелепых, случайных друзей, которых он привозит со всех краев света.
— О чем ты? — разозлилась я. — Детей заводят идиоты?! Забывают жен в роддоме дураки?
Мама помолчала и наконец решилась. Я знаю, как и когда она говорит самое трудное для нее. Она вдыхает воздух, как перед прыжком в ледяную воду. Мы с папой не такие. Мой отец кремень, я больше похожа на него. Мне повезло.
— Я знаю. Я не должна тебе говорить. — Голос мамы задрожал. — Я его не переношу. Ни под каким видом. Ушел, и слава богу! Забирай все вещи — и домой. Насовсем. Немедленно! Без глупостей!
— Хорошо, — я давно уже согласилась.
Просто ждала этого момента. Ждала, что мне это предложат еще раз. Глупо менять решение, на котором настаивал сам. Глупо и в Африке глупо.
Мама меня расцеловала. Она была так рада.
— Сейчас позвоню отцу, мы все заберем. Сегодня же. Сами. Ты можешь и не приходить.
— Мам, ну что ты? Я маленькая, что ли? — рассмеялась я. — С вами мне будет спокойнее. Я за вами как за каменной стеной.
— Собирайся, поедем. Я помогу тебе с вещами. Вдвоем быстрее сложим. Папа подъедет и заберет.
Мы вышли из квартиры моих родителей и столкнулись с моим мужем лицом к лицу. Мама отступила в сторону, как от ядовитой гадины. Он улыбнулся нам. Жалко. Нас было больше. Мы были сплоченной толпой, он — одиночкой.
— Таня. Я прошу тебя. Поедем домой.
— Зачем?
Он мялся, ему было неловко перед моей мамой. А она не уходила. Матери не бросают своих детенышей. Никогда. Она просто молчала. Иногда молчание красноречивей всяких слов.
— Я люблю тебя, — тихо сказал он.
Он покраснел до корней волос. Впервые. Ему было стыдно за себя. Он произнес то, чему его не учили. Стыдно за то, что признался в присутствии посторонних. Стыдно за то, чего не было. Его мучила, терзала, изводила гордыня.
Он опустил голову, и, не зная, куда девать свои руки, заложил их за спину. Мама отступила назад.
— Я пойду домой, — сказала она. — Вы сами справитесь.
Она смотрела мне в лицо умоляюще. Что она хотела сказать? Впрочем, это было неважно. Игра становилась интереснее.
— Тащи коляску, — велела я мужу.
Он нес коляску, спрашивал, не дует ли на нас в машине, открывал и закрывал двери… Был предупредителен, как никогда. А я вспоминала наши любовные игры в сказочной земле. Жестокие игры. Для кого-то ничего особенного, а для любящих друг друга людей — жесть.
Я уложила Маришку в манеж и обернулась.
— Зачем ты на мне женился?
Мне действительно было интересно. Моему мужу была нужна бесплатная кухарка с поломойкой? Бесплатный секс? Бесплатная сиделка? Любимых жен ради железяк не бросают. Это каждый понимает.
— Я же сказал, — он отвернулся.
— Почему ты всегда отворачиваешься? Боишься, прочитаю правду в глазах?
Он повернул ко мне лицо. Я ничего не могла прочесть в его глазах. Я не знала их языка.
— Что я должен сделать, чтобы ты меня простила? — спросил он.
— Встань на колени!
— Значит, тогда простишь?
— Прощу.
Он помедлил и встал на колени. Передо мной. Тяжко и трудно. Как хозяин.
— Довольна? — он поднял голову.
Его глаза сузились, вонзившись в меня частоколом ресниц. Он был унижен и озлоблен.
— Нет. Не довольна. Форма не соответствует содержанию.
— Так будет всегда?
— Почему? У тебя есть варианты. Я желаю тебе все, что твоя душа пожелает.
Он внимательно и пристально изучал паркет. Его ладони были расплющены на коленях тяжестью его тела.
— Жен в роддоме не бросают. Мало ли что. Вдруг не успеешь на похороны? А твой единственный ребенок — твой единственный раритет. Таких на свете больше нет.
Я вышла из комнаты, оставив его на коленях. Я сделала следующий шаг, открыла причины. Пронесла капоте над своей головой и развернулась так, чтобы оказаться с быком лицом к лицу. Теперь он знал все, что нужно было знать.
Мой муж потух, погас за одну ночь. Он не пришел ночевать. Не знаю, что он делал дома. Может, снова таращился на свою пуповину, в которой вместо крови текли круглые железяки. Может, спал или читал. Он любил и то, и другое, и третье. Четвертого и пятого не полагалось. Мне плевать на его дефективное воспитание. С дефективным воспитанием люди не женятся, а идут в таежный скит. Спасать человечество от своего дефективного генофонда. Людям с дефективным воспитанием надлежит менять фенотип[12], чтобы жить среди нормальных людей.
Он пришел под утро, когда стало светать. Мне нужно было заступать на трудовую вахту, ему отдыхать. Не знаю, почему он погас. Наверное, жалел, что женился на мне. Ему не повезло. Это любого выбьет из седла. Смешно, но я его понимала. У меня было то же самое.
Он молчал целыми днями. Мы говорили односложно. О чем он думал? О разводе?
Мне следовало все рассказать и простить, но я не могла. Иначе не было смысла оставаться. Как только собиралась с духом, мгновенно всплывали все обиды. До единой. Целый реестр. От маленьких до самых крупных. Выстраивались по рангу и маршировали в моей голове. Распаляя и разжигая до неистовства. Я не прощала и оставалась. Я знала почему. Точно знала, почему оставалась и почему не прощала. Я была буридановым ослом. И этим все сказано.
Я вспомнила, как мечтала о свадьбе. Думала о ней, еще не зная будущего. Зато я представляла себя только с одним мужчиной, моим теперешним мужем. Больше ни с кем.
Мы с мамой купили в Испании мантилью, выполненную в традиционном стиле. С крупными блестящими цветами, похожими на ирисы или лилии. Их матовые тени скользили на поблескивающем шелке то тут, то там. Это была белая свадебная фата. Я подхватила волосы гребнем, и она волнами расплескалась вдоль моего лица. Не представляю, что делают мантильи старинного кроя с современными женщинами. Меня она сделала опасной и дерзкой, всемогущей и слабой. Я хотела замуж. За своего мужчину. В моем подсознании был только один мужчина. Мой теперешний муж.
Мы поженились без гостей. Я не хотела Радислава. Я отсекала таких людей без раздумий. Мне не нужны были плохие воспоминания. От них только вред. Я вышла замуж в мантилье, стоящей немалых денег, она была оригиналом. И в платье из машинного тюля с суррогатом ручной вышивки. Мне не повезло. Может, все дело было в платье? Почему мы не сказали, что любим друг друга?
После родов на меня часто накатывала депрессия. Тогда я лежала как труп. На автомате кормила Маришку и ухаживала за ней, а потом снова лежала как труп. Даже не ела, трупы не едят. Им это ни к чему.
Я открыла глаза от его взгляда. Он просверлил меня насквозь. Я почувствовала его взгляд спинным мозгом.
— С тобой ничего не случилось? — спросил он.
— Что? — вяло переспросила я.
— В роддоме?
