С тех пор мой муж говорил мне только «да» и «нет». Если бы я была на его месте, я поступила бы так же. Но и я его не простила. В моих глазах тоже легко можно было прочитать: «Люблю. Видишь? Люблю».
Нам не повезло, мы дорожили больше собой. Но любовь свою я не забыла. И он не забудет. Знаю.
Глава 15
Челищев преследовал меня своим навязчивым вниманием с тех пор, как я появилась на работе. Он сделал мне подарок авансом, перевел из кадров в информационную логистику. Там было больше шансов расти. Но я игнорировала мезозой, как игнорируют уличный туалет, если есть все удобства. Пока меня не пригласила к себе на день рождения Мокрицкая. Отметить его в русской бане. Круг приглашенных оказался очень узким, а среди приглашенных обозначился Челищев. Спустился с Олимпа смыть мезозойский нектар. Я сразу поняла, в чем дело, и обозлилась. В списках друзей Мокрицкой Челищев не значился. Она была таежной мошкой. Жизнь вне тайги не дает ее заметить. Даже под лупой. О ней просто не думаешь.
Мы сидели с Мокрицкой в бане, раскрашивая себя медом с солью. Дверь открылась, и вошел Челищев в римской тоге из простыни.
— Здрасте, — испуганно сказала Мокрицкая.
— Ты это… — Челищев наморщил лоб, вспоминая, как ее зовут. — Пойди прогуляйся. Остынь.
Она вышла из парилки на автомате в чем мать родила. Даже не взглянув на простыню. Я тоже была в чем мать родила. И в меде с солью. Челищев глядел на меня, багровея то ли от жары, то ли… От тестостеронового криза! Я глядела на него как зачарованная. С него упала простыня. Сама. И я увидела безволосые гениталии. Почти без единого волоса. Только огромный коричневый морщинистый мешок и маленький, детский, отросток посередине. Отросток распухал на глазах тяжко и трудно, покрываясь сетью натруженных вен. Он целился в меня пистолетом, а потом поднялся вверх, как шлагбаум. Не знаю, с чего я поплыла. От разницы между красивым мужским телом и его ущербным, извращенным подобием? От того, что для разнообразия хочешь иногда попробовать жареной саранчи или острого сыра с копошащимися в нем личинками?
Мы вышли из парилки, в бане не было никого. Их всех слизало кипящим паром. Челищев получил свое. Без посторонних.
Я вернулась домой, не смея поднять глаз. Для того чтобы в них никто ничего не прочитал. Хорошо, что мы не спали с мужем вместе. Это было бы труднее. Ужасно.
Зачем я это сделала? Чтобы заразиться чужой, вонючей мерзостью? Чтобы в меня вползли копошащиеся личинки острого вонючего сыра, запрещенного даже на его родине?
Утром я исподтишка смотрела на мужа. Он снова точил на кухне свой дурацкий нож. Его губы были крепко сжаты, а раньше они мне улыбались. Его глаза сузились до щелей, а раньше они меня любили. Когда мы все потеряли? Кто знает точное время таких потерь?
Может, лучше мелодрама? Мужчина убивает неверную женщину. Значит, она ему еще дорога? В мелодраме смерть для женщины — избавление, никаких мучений, никакого раскаяния. Для мужчины — чувство выполненного долга, чтобы легче потом жилось.
— Что тебе надо? — спросил он меня, не повернув головы.
— Ничего.
Я встала с места и вышла из кухни, а в дверях задержалась.
— Зачем ты все время точишь нож? Острые лезвия быстро тупятся.
— Какая разница? — безлично отозвался мой муж и поднял нож.
Лезвие ножа сверкнуло красным солнцем. Он провел пальцем по режущей кромке. Нож оставил царапину с цепочкой крови на подушечке пальца.
Я оставила мужа на кухне. Он не закончил с ножом. Действительно. Какая разница?
Нас всегда связывал только секс и ничего больше. Секс — это физиологические отправления. Не более. Мы не сумели встроиться друг в друга и стали друг другу не нужны. Любовь — единственный спецэффект, который мы помним всю жизнь, о биологической смерти и рождении мы не помним ничего в силу понятных причин. Но спецэффекты наскучивают рано или поздно. И тогда приходится искать эрзацы. Мы с мужем прошли свой путь от А до Я. Дальше пути не было. Остался лишь один вопрос. Шкурный. А я?
Виновата снова была я. Я проворонила, прозевала, растеряла по дороге любовь моего единственного мужчины. Я оставила единственную дочь без внимания. Училась на вечернем, днем работала. Так было быстрее. Мне хотелось других вершин. Высшее медицинское образование к ним не вело. Я была старушка из сказки. Моим разбитым корытом оказалась моя семейная жизнь.
Я поняла, у моего мужа уже появилась другая женщина. А у меня не было моего мужчины.
В понедельник после банного секса Челищев вызвал меня к себе. Я подписывала документы, склонившись над ним. Он просунул мне руку между ног. Не глядя. Одна рука подписывает бумаги Ручкой, другая — в чужих трусах. Я резко отодвинулась в сторону.
— Надо поработать, — усмехнулся Челищев. — В выходные.
— Нет, — сухо ответила я. — Мои выходные — семейный контракт. И будни тоже.
Челищев промолчал, но я поняла, продолжение следует.
Мы оставляли Маришку у Нины Федоровны, нашей соседки по лестничной площадке. Дочка только пошла в первый класс. Я не знала Нину Федоровну, ее знал мой муж. Она согласилась присматривать за Маришкой. Забирала девочку после школы. По старой памяти. Она нянчила Ванечку в детстве и была дружна с его матерью. «Ванечка» — ее сленг. Не мой. Мужа моего она тоже любила по старой памяти. До сих пор. Муж ей доверял, я, получалось, тоже. Хотя мне ничего не оставалось делать, днем я работала, вечерами училась. По-другому не выходило. Нине Федоровне я не нравилась, хотя она не показывала виду. Но я это чувствовала. Ничего удивительного. Я не нравилась своему мужу, значит, не нравилась и ей. Это было лояльно и честно. По отношению к моему мужу. Большего я не ждала.
В гостиной Нины Федоровны остался титан. Она его почему-то не убрала. Настоящий титан, окрашенный краской бронзового цвета. Он уносился к высокому потолку цилиндрической блестящей ракетой и был прикручен звериными ножками с когтями к металлической пластине на полу. В самом низу титана блестела заслонка с изогнутой старинной ручкой. Затейливый вход в старинный воздухоплавательный аппарат. Сейчас титанов не делают. Незачем. Маришке он казался красивым. Мне тоже.
— Он летает? — в первый раз спросила она.
— Да. Нет, — одновременно сказали мы с Ниной Федоровной.
— Как? — не поняла она.
— Летает. Конечно! — воскликнула я.
Титан должен был летать. Иначе зачем ему быть похожим на ракету?
— Нет, — серьезно ответила Нина Федоровна. — Это же титан. Титаны не летают.
Моя дочь поверила не мне, а Нине Федоровне. Безоговорочно. Разве могло быть иначе? Титан жил в комнате у Нины Федоровны. Она знала его привычки лучше меня.
— Нина Федоровна засыпает. Часто, — сказала мне как-то Маришка.
— Даже когда у нее ты?
— Да.
— Вот видишь. Титаны летают. Ночью. Когда она спит.
— Куда летают? — недоверчиво спросила она.
— В сказочные страны, где есть круглые дома. А в них круглые желтые комнаты. Я такие уже видела.
— Потому мы играли в счастливые круглые комнаты?
— Да, — я чмокнула ее тугую щеку.
