— Что-то мне подсказывает, вы непростая загадка. Недаром вас зовут… пираньей. Но таких талантов за вами еще никто не замечал.
Пираньей меня звали мои подчиненные. Никто не знал, что я была неудачницей. Без зубов, когтей, мускулов и яда. Я проиграла все битвы, которые начала. И семейную корриду, и дешевый гобелен с лебедями в паре с Челищевым. Имели меня, а не я. Но если сложился имидж, не стоит разубеждать. Лучше украсить его самоцветами. Но сейчас мне этого не хотелось. Рядом со мной был человек, похожий на моего мужа. К чему ходить всю жизнь между трех сосен?
— Пиранья — слишком просто, — без улыбки ответила я.
— Не сомневаюсь. Хотелось бы попробовать себя на вашем зубе, — не улыбнулся он. — Тем более ваш патрон дал зеленый свет.
Что?! Зеленый свет?! Я оглянулась, Челищева нигде не было. Я мгновенно вспомнила: Астафьев сам ему звонил. И никогда до этого. Значит, сдал в аренду ради повышения?! Решил поиметь еще раз?! Мерзавец! Подлец! Сутенер!
— Когда я получу пропуск в рай?
— Никогда! Вы просили разрешения не в той инстанции.
Глава 20
В понедельник я написала заявление об уходе. Всегда наступает такой момент, когда надоедает копошиться личинкой вместе с другими личинками. В вонючем сыре из их дерьма. Я вспомнила слова моего отца. Он растил единственного ребенка, чтобы он был счастливым, чтобы его нежили и холили. А меня использовали, как ломовую лошадь. Все. Я так и не сумела стать счастливой. Кто меня сглазил? Я сама?
У меня закипели слезы на глазах, и я подошла к окну. Мне хотелось сбежать на край света. Без единого человека. Так всегда делают люди, когда им плохо. Хотят сбежать на край света.
— Поздравляю!
Я услышала за спиной голос Мокрицкой. Он сочился злобой и завистью. Я не повернулась, ждала, когда высохнут слезы. Я устала от ее злобы и зависти. Так часто бывает. Сначала ты такой, как все, потом судьба тебя выносит наверх. Тем, кто остался внизу, трудно простить того, кто оказался наверху. Ведь он такой же, как все. Ничего особенного.
— О тебе говорят все, кому не лень. Меняешь постельные принадлежности с мелких на крупные?
— Завидуешь? — вяло спросила я.
— Проститутке? — Голос Мокрицкой задребезжал.
— Вон пошла! — процедила я сквозь зубы. — Немочь бледная!
Я круто обернулась к Мокрицкой. Ее пасленовые зрачки были расширены, как у человека, отравившегося белладонной. Замершие, раздутые узкие ноздри. Кроваво-красные губы. И обнаженные клыки. Не лицо, а застывшая серая маска со сгустком крови от «Sisley».
— Чему завидовать? — вдруг усмехнулась она. — Тому, что мужу не нужна? Я ему позвонила. Я!
— Что это значит? — У меня прыгнуло сердце и забилось как сумасшедшее.
— В тот же вечер, — с удовольствием сказала Мокрицкая. — В банный вечер с Челищевым.
Она спокойно развернулась и тихо закрыла дверь. Я хохотала ей вслед. Я смеялась не над Мокрицкой, а над собой. Так долго, что устала. Меня сглазила я сама, а Мокрицкая подтолкнула судьбу одним щелчком своего пальца. Я давно знала, что так бывает. Месть существует сама по себе, ее нужно только подкрутить в нужном направлении, чтобы все рухнуло по принципу домино. Я начала нелепую семейную корриду, мой муж отыгрался нелюбовью моей родной дочери. Мокрицкая оказалась ни при чем. Не было бы ее, нашелся бы кто-нибудь другой.
Я вдруг вспомнила мой разговор с Ниной Федоровной. За год до ее смерти.
— Вам не стоило поступать на вечерний. Вы потеряли время, которое могли провести вместе с дочерью. — В ее голосе слышалась жалость, но она меня не задела.
— Я думала, так будет лучше, — устало сказала я. — Мне нужна была хорошая работа. Я только хотела, чтобы у Мариши было все самое… Впрочем, какая разница? Мать моего мужа не работала, но ей это не помогло. Они не стали с сыном ближе.
— Да, — неожиданно согласилась Нина Федоровна.
— На что они жили после смерти его отца? — Я спросила саму себя. Вслух. Я не могла этого разгадать. Разобраться. Мне нужны были оправдания для себя самой.
— Им очень помогал друг семьи… Друг отца Вани… Но она любила сына больше себя. Сама отказалась от своего счастья, — Нина Федоровна осеклась и закончила скороговоркой: — Ей пришлось продать часть коллекции. Ванечка тогда очень расстроился. Очень… — добавила она упавшим голосом.
Она сказала лишнее, и ей было не по себе. Я это почувствовала, но не догадалась, что она имела в виду. Я поняла, что мать моего мужа покусилась на семейную нумизматическую сокровищницу. На священную корову, их с отцом родовой тотем. Этого мой муж спустить не мог. Ни за что. За время нашей совместной жизни я успела понять, что монеты дороже меня. Я примерила ответ Нины Федоровны на себя, а она преподнесла мне разгадку на блюдечке. Мой муж не простил матери не только разорения коллекции, но и присутствия в ее жизни другого мужчины. Даже после смерти отца его мать не имела права на личное счастье. Нина Федоровна говорила, что она очень долго и тяжело переживала смерть мужа. У нее появился шанс возродиться к нормальной жизни, ее сын наложил вето. И она умерла. С его камнем, вынутым из-за его пазухи.
Сейчас я не знала, чем была моя измена мужу. Долгожданной точкой в наших отношениях или плевком в душу. Я бы такого не простила. Никогда. Я помнила бы об этом до конца жизни. Его или своей… Своей. Во что бы то ни стало. Изо всех сил.
Мой муж тогда точил свой нож. Методично и отчужденно. Он не сказал ни слова. Не порезал меня на кусочки. Он провел собственным пальцем по режущей кромке и поставил точку в наших отношениях глубокой царапиной на подушечке собственного пальца.
— Какая разница? — сказал он мне вслед.
Это было объяснением, которого я не поняла. Разницы уже не было. Ружье на стене потеряло всякий смысл.
Меня затошнило. Так сильно, что я упала в кресло. Я провела рукой по лбу, он весь был в испарине. Я открыла причины, и мне стало страшно оттого, что узнала. Мы могли быть счастливы, если бы я согласилась со страстью мужа к нумизматике, как моя мать смирилась с увлечением моего отца охотой, друзьями и шумными компаниями. Мы могли быть счастливы, если бы я его простила. Он шел мне навстречу. Шел. Не раз. Я помню. Но я сама выдумала корриду, превратив ее в растянутое во времени самоубийство. Только виновником была я. Я сама пожелала своей смерти. И лишилась и мужа и дочери в прямом смысле слова. Он нашел себе другую женщину, а моя дочь меня забыла.
Зато я не забыла, как моя дочь первый раз сказала, что не любит меня. Она уже пошла в третий класс Я забрала ее из школы, и мы пошли в парк. Она собирала осенние листья, сосредоточенно и строго. А я разговорилась с женщиной, сидящей на одной скамейке со мной. Она была с сыном лет трех. Я болтала с женщиной ни о чем. Марина села рядом с нами. На ее коленях были сложены разноцветные осенние листья — желтые, красные, желто-зеленые, желто-красные. Многоцветные.
— Кто любит маму? — спрашивала женщина.
— Я! — кричал ее сын. Они смеялись, я тоже. Снова и снова.
— А я не люблю маму, — внезапно сказала моя дочь. Спокойно, тихо, без эмоций. Встала, и разноцветные листья рассыпались на серой асфальтовой дорожке парка. Она уходила от меня по дорожке парка все дальше и дальше, а я сидела, пригвожденная к скамейке.
— Так бывает, — женщина неловко улыбнулась. — У меня это третий сын.
— Да, — без эмоций ответила я.
Вскоре лохматый улыбчивый радужный зверь оказался в помойке. Он к тому времени совсем истрепался и загрязнился. Наверное, его пора было выбросить. Хотя моя мама до сих пор хранит моего
