свежестью в храм попадал звук его «мотора».
За храмом одна за другой опускались лестницы в сточную канаву. Сторож пересчитывал имущество и с места на место перетаскивал заступы и грабли.
— Саньк, гляди, листвы нынче много. Снега, значит, столько же будет.
Сашка, шестилетний мальчишка в огромной фуфайке, складывал цветные и целлофановые оборвыши в корыто с мусором. Они смешивались с обуглившимися гладкими листьями яблони, выцветшими от огня бурыми плодами и становились пестрой живой массой.
— Дядь Сереж, смотри!
Из алюминиевой ванны босяк высыпал уцелевшее семейство «кислицы» на землю и начал прыгать. Яблоки стали отхаркивать остатки сока и истощаться.
— Малой, с едой так нельзя, ты ведь с хлебушком так не балуешь.
На хруст прибежал Витя, пнул расплющенный плод и потянулся рулем к сторожу.
— Дядь, а Саньке кататься охота?
Не дождавшись ответа дяди Сережи, Санька шагнул мимо золотушных плодов и бойко открыл незримую дверь.
— Погнали.
— Быстрее! Бензин кончается!
Дядя Сережа смел все плоды, добавил листву, и среди яркой кучи обнаружил пегие перья птиц. Он присел, сложил перья одно к другому и сунул их в карман.
В детстве он любил срисовывать страусов со страниц зоожурналов. Он наблюдал за пируэтами своего попугая, пока тот не загадил кормушку и не решил объявить голодовку, пока не ослаб и не сдох в одиночестве.
Сторож поднял голову, поискал Витю и, услышав «мотор», продолжил собирать гниль. Метла звонко шаркнула — показался асфальт и растоптанные кусочки мела.
Все его детство прошло в одном доме. Собиралось, бывало, больше десятка человек, дети рассаживались на полу и устраивали перед собой деревянные листы. Они усыпали поля мучными сугробами, лепили кривые пельмешки и шпиговали их как хотели. В итоге большая половина листа становилась «сюрпризной», пельмени были напичканы тестом, нежданным счастьем для близких родственников. Тогда он еще не знал, что удача в больших количествах не случается. А если вдруг и случится — за ней обязательно последует несварение.
Сторож сунул руку в карман, нащупал перья и несколько монет, а затем высыпал все копеечные. Так они всегда делали с отцом «на хорошую погоду».
Что бы ни происходило, он всегда знал, что с ним есть его папа и привычка засыпать на его руке во время хвори. Все его детские воспоминания начинались с трех вещей: поликлиники, гастронома номер семь и зеленого массивного фильмоскопа со сломанным колесом. Это были особые ритуалы: он просыпался в восемь и жаловался на распухшую носоглотку. Папа отворял пластмассовую пожелтевшую коробку, пропахшую бинтами и «звездочкой», и доставал градусник. Он дожидался, когда отец допьет превонючий кофе и прослушает заурядный прогноз погоды, и начинал одеваться. Делал все как положено: мыл скрупулезно уши, мокрой расческой укладывал волосы и доставал белый воротничок рубахи наружу.
Из поликлиники он направлялся в гастроном номер семь. Отец всегда оставлял ему вкусную денежку, на нее он, конечно, покупал хлеб, а сдачу, само собой, тратил на сладости. Он выбирал только те лакомства, на которых умещались и белковый крем, и шоколадная стружка, и крохотная зефирная розочка сверху. Сереженька считал преступлением класть пирожное на блюдце и съедать его за столом, и потому всегда устраивал трапезный просмотр диафильмов. Первые фильмы он смотрел вместе с отцом. Они ложились на кровать и перещелкивали цветные кадры. Там был и текст, но поскольку он попадал прямо на гардину и всхолмленные волнистые шторы, папа сам становился автором и подбирал слова, понятные только сыну.
Папа любил повторять ему: «Человек состоит из своей памяти». Он движется со скоростью, подходящей только ему, и встречает события, важные для него одного. А если он упадет — пиши пропало. Он поднимется, потрет колени и станет двигаться дальше, но теперь у него появится непреодолимое желание «обходить всю валкую землю». И всё вроде бы пойдет по-прежнему, но его ходьба теперь станет напоминать «лунную» походку на одном месте. Вокруг все изменится, но это не будет означать ничего, возможно, лишний раз подтвердит только — вокруг все шагают той же походкой.
Санька вернулся через сорок минут, когда все отощалые яблоки уже громоздились в алюминиевом тазу и походили на забытое бабушкино варенье. Сторож собирал грабли и здоровался с выходящими из церкви прихожанами. Одним пожимал руку, другим отвечал скромным кивком и спешил отвернуться. Достал из кармана перья и уложил их на землю. Расправил смявшиеся и позвал Саньку.
— Глянь, малой, я тебе рассказывал.
— Яша, попугай?
— Похож. Как «поносились»?
— Хорошо. Вокруг храма маленько, потом на болото спустились…
Сторож сложил перья обратно и сел на землю.
— Я виноват, Санечка, ох, как я виноват.
— А чё, дядь Сережа?
— Я виноват. Я сбил.
— Чё?
— Отца я его сбил, напился до «белки», погнал в магазин за добавком и сбил случайно. А он, проклятый, под колеса прямо… Тута же было, он раньше храм этот с сыном вместе стерег, листву подметал, как мы с тобой… Не прощу себе этого, вот хоть сто лет пройди, не прощу.
— Дядь Сереж, не понял ничё я!
Сторож промолчал и продолжил:
— Витя, думаешь, из-за кого дурачком стал?
— Витя-руль?
— Руль, руль… Каково, думаешь, когда в восемь на твоих глазах отца насмерть пьяная сволочь сбивает…
— Дядь Сереж, а тебя чё, в тюрьму сажали?
— Сажали, дружок, сажали… А ты иди-ка домой уже. Мать твоя заждалась уже, отца скоро на поиски пустит.
— Дядь Сереж, а ты?
— Скоро, Санечка, скоро…
Через минуту Санькина фуфайка скрылась за храмом. Дядя Сережа опустился к тазу, слюна его стекла на одно из раскрошенных яблок и тут же впиталась в сухую плоть земли. Гайва засыпала, чтобы проснуться завтра.
Нахес
Пожилая женщина в темных очках наваливается на перила и свешивает руки с балкона. Из кармана шелкового халата она достает красные спички, зажимает пухлыми губами сигарету и закуривает. С кухни доносится курчавое пение Лилии Гранде.
После двух затяжек она начинает кого-то звать: «Нахес, Нахес, кс-кс-кс, Нахес, куда ты опять пропал, старый разбойник?!» Никто не откликается. Она осматривается вокруг: «Нахес, старичок, кс-кс-кс!»
Женщина возвращается в комнату и включает телевизор. «Нахес, не поступай так со мной». На кухне смолкает музыка. Женщина перематывает кассету и слушает запись заново. Во время выпусков новостей она добавляет звук. В такие моменты в квартире становится многолюдно. «Нахес, старый ублюдок, где же ты?!»
В розовом кабинете на каждой стене висят часы. В центре стоит стеклянный стол с пустой вазой. Рядом на полосатом диване сидит лысый человек в близоруких очках.
