сидела на том же месте и целеустремленно догрызала пластмассовый колпачок.
— Здрасть, вы к Эльвире Ивановне?
Пластмассовый синий кусочек вывалился из ровных зубов и бесшумно упал на письменный стол.
— Будьте так добры, сообщите, я мама Паши Шутова. Если что, Галина Павловна.
— Ладн, щас, секундочку обождите.
Маленькое туловище исчезло за дверью.
— Ну, Пашек, чего ты вообще тушуешься, если ты прав, то меня никто и ни за что ругать не будет, слышишь?
Павел оглядывался по сторонам и натужно кусал заусенцы.
— Будет. Только я все равно не расскажу ничего.
— Да не рассказывай ты, ради бога, мне и без твоего детсада проблем хватает. Ты не психуй главное.
Когда Пашкин отец в эпоху перестройки надумал зажить хорошо, с собой он в первую очередь позвал Сергуню, Элькиного мужа, верного друга семьи Шутовых. Эля в то время оканчивала педагогический и мало еще чего впереди себе представляла, но одно она знала точно — Галька останется с ней навечно в том или ином роде, а пойдут детишки, так можно будет еще и породниться — «покрестить всех крест-накрест».
— Короче, Серег, харэ нам с тобой мямлить, валить с Кисляр надо, пока еще можем.
— Валить, ага…
— Ты, короче, в курсах, что тут в шестидесятых творилось?
— А-а-а, ты про эти, про химикаты?
— Возле «Камтэкса» трава красная лезет — вот те и заводик, вот те и продукты производства кислоты.
— Ну да, еще, я слышал, в Каме мульки с тремя головами плескаются.
Сергуня хохотнул миловидным смешком и вмиг умолк.
— Я говорю, вали-и-ить, или ты чё, хочешь, чтоб тебе дети твои оранжевых снеговиков лепили?
— А помнишь сосновый бор возле профилактория, ну, на Пасху с Элькой и с Галей были, так там деревья до сих пор рыжие, помнишь?
— Я про чё и говорю, там азота с фосфором больше, чем у американцев водорода.
— Что с нами будет…
— Да ты подожди, завод прикроют, там еще церковь встанет со звонницей и главкой, приспособят, суки, заводские корпуса, молиться пойдем.
— Мне другое интересно: куда потом все эти химики пойдут работать, когда прикроют завод?
— Понятно куда — детям твоим историю с географией преподавать, тут, в школах.
— Да ну…
Уже через полтора месяца Митек и Сережа жадно нарезали колбаску на закусь на пороге новой церквушки, радовались, что колбаска не совсем растаяла от переизбытка крахмала, и осыпали головы друг друга продуктовыми талончиками. Кислотный заводик теперь был в их руках, производство пластилина и цветных порошков прекратилось, а с конвейерной ленты вдруг начали слетать зайцы.
— Эльвира Ивановна вас сейчас примет.
Крохотная женщина нехотя поднялась со стульчика и от греха подальше поплелась открывать дверь.
— Заходите-заходите.
На подоконнике всё так же спала кошка, запах ее мочи уже гораздо меньше отвлекал от запаха духов Эльвиры Ивановны, сама Эльвира Ивановна докрашивала губы.
— Здравствуйте, Эльвира… Хосподи, Элька?!
— Здравствуйте, проходите, присаживайтесь.
— Эля, это ты?! Павлик, так это ж Элька, моя Элька, ты на фотографиях ее видал! Элечка!
Галя подбежала к директорскому столу, наступив на бахрому ковра.
— Галина Павловна, соблюдайте правила приличия, присаживайтесь на стул.
— Эля, ты что, до сих пор… столько лет прошло.
— Я не понимаю, о чем вы. Итак, во-первых, ваш сын невоспитанный хам, во-вторых, он порочит честь школы, ну, а в-третьих, он инвалид и должен учиться дома.
— В смысле, какой еще инвалид?!
Галя отошла от стола и снова наступила на нарядную бахрому.
— Инвалид, самый настоящий, у него порок сердца и есть группа, я в курсе всех дел.
— И что, Эль, ты совсем, что ли, с ума сошла?!
— Я настаиваю на том, чтобы этот ребенок обучался дома, по закону я имею на это право.
Галя снова покраснела и, сев на скользкий стул, поймала ногами бахрому.
— Иди к черту, Эля.
— Понятно мне теперь, в кого сынуля ваш такое хамло, вы и сами-то, Галина Павловна, не особо воспитаны.
— Вот сучка, а! Паш, выйди, пожалуйста.
Когда в восемьдесят девятом году в стране начиналась «новая жизнь», все бараки города в одночасье опустели, жильцы их, собрав с окон всю герань, переселялись в новые районы. Большинство из них было отправлено на окраину, туда, где когда-то было огромное болото, впоследствии осушенное и застроенное новыми многоэтажными домами. Местность эта получила название Кислотные Дачи в честь химического заводика неподалеку. Единственный вопрос, который теперь остался, где взять место для слива химотходов, если старое заселили новой жизнью? Заводик постепенно разорялся, закрывались главные отделы, а с приходом новых владельцев Шутовых и Зайцевых он вообще стал работать не по ГОСТу и выдавать каучуковые мячики. Спустя несколько месяцев один из хозяев, как поговаривали новые жители, исчез, а другой просто разорился и залез в петлю. Теперь Кислотные Дачи стали обыкновенным районом с престранной почвой, обычной экологией и загадочной историей имени.
— Эля, ты чё творишь?
— А чё такое?!
Губы Эльвиры Ивановны снова сложились в подобие клюва.
— Эль, ты сама знаешь, мы тут вообще ни при чем. Ну, прости, слышишь, Эль?
— А мне твой ребенок мешает, понимаешь.
— Скотина ты.
— Не я одна.
Когда Галя выбежала из кабинета, Паша сидел на стульчике крохотной женщины, он тянулся к ней, истерично что-то объясняя. Трогательная, стоя на крохотных коленках, с чернильными разводами вокруг рта, она внимательно слушала Павлика.
— А Коля Ксенчин, потом, когда Зинаида Сергеевна сказала, что папка вором был, стал меня называть воровским отродьем. Они ж врут все, да они просто оба мрази какие-то!
Из кабинета вышла Галина Павловна, позади у нее осталась директорская кошка, застрявшая в дверной щели.
— Паш, домой пойдем… то есть иди к бабушке, а я на КамГЭС.
— Мам, а ты, может, на Кислотных Дачах останешься?
— Иди к бабушке, сына.
Павлик вырвался из мамкиных объятий и, не оглядываясь, побежал на Старые Дачи. На Ольховской он внезапно остановился, упал на колени и наклонился к земле. В сожженной траве копошились муравьи, они перетаскивали с места на место соломины и создавали жизнь. Сейчас можно было сорвать длинную тростинку, положить ее в самое сердце муравейника и ждать, пока муравьишки сделают свое дело, а потом облизнуть — и обжечь язык вкусной муравьиной кислотой. Можно было опустить ладонь в центр муравейника, пустить на себя этих варваров, как он делал раньше, а затем носиться и отряхиваться от нападений. В конце концов, можно было просто улыбнуться крошечным муравьям и этим их напугать. Но Пашка уже не дышал.
