Подгулявший ямщичок решает исправиться.
- Ве-ечная па-амять! - орет он, дико вытаращив на околоточного глаза.
Проходящие мимо них в гору рядом с гружеными санями извозные киснут от беззвучного хохота. Смеется, прикрыв лицо перчаткой, и их благородие господин Минин.
- Лапоть, - произносит, наконец, околоточный, справившись со смехом, - дура деревенская. Не вечная память, а многая лета.
Подводчик бледнеет.
- Ваше благородие, господин унтер, - говорит он тихо и испуганно, - виноват, перепутал. Бес за язык потянул. Не погуби...
Полицейский смотрит на мужика пристально, изучающе.
- Ладно, - добродушно говорит он, - чего уж там. Не погублю. Я и сам из простых... Кроме того, сегодня я... кхм... По случаю провозглашения...
- Ваше благородие, - ободряется догадливый ямщичок, - может, покушаешь с нами белого вина, а? Тут неподалеку. Ребята меня дожидаются, артель.
Околоточный изображает лицом непродолжительное раздумье и тут же соглашается.
- Белого вина, конечно, покушать можно, - говорит он, подсаживаясь на подводу. - Отчего же не покушать белого вина, ежели артель дожидается?
И уже самое малое время спустя их благородие господин Минин сидит в теплом амбаре на рогожном куле в кругу забулдыжного вида полубосяцких личностей и, держа в одной руке кружку с белым вином (сиречь - сивухой, бракованной смирновкой), а в другой - огурец, разглагольствует о жизни вообще и о своей нелегкой службе в частности. Артель, полуоткрыв рты, смотрит на подгулявшее благородие с озорным интересом. Каждый готов прийти на помощь гостю, если красноречие его рано иссякнет, с каким-нибудь новым охальным вопросом, требующим немедленного ответа.
- Я вам, ребята, так скажу, - рассуждает околоточный, - в нашем деле главное - это видеть скрозь. Идет, к примеру, студент по улице с книгой. Все глядят, видят - книга. Ну и слава богу, так, что ли?
- Так, так, - поддакивает артель, - слава богу.
- А я смотрю скрозь. И вижу, в книге бомба заделанная, а?
- Ай, ай, - удивляется артель. - Это что же? Это непорядок.
- То-то и оно, - говорит околоточный и поднимает вверх указательный палец. - То-то и оно.
Потом он подносит правой рукой кружку ко рту и, сильно запрокинувшись, выливает в себя ее содержимое, одновременно левой рукой придерживая форменную шапку. Артель в это время вся полностью внимательно смотрит на наружное дно кружки, как бы прикидывая, сколько еще вина влезет в их благородие и не будет ли от этого утеснения остальному опчеству.
- Ыых! - выдыхает околоточный рожденное в груди жаркое пламя. - Зелено вино!
Артель, как бы убедившись в правильности своих опасений, обменивается многозначительными взглядами и тоже пьет, но бессловесно, молча - из уважения к гостю.
- Теперь другое дело, - хрустит огурцом их благородие. - Откудова идет все баловство? Опять же от студентов. Их учат, а они бунтуют. Прочел книгу, садится и динамит из ее делает, бомбу.
- Ну-у? - дивится артель пуще прежнего.
- Тогда я спр-рашиваю, - налегая на букву «р», обводит околоточный строгим взглядом устремленные к нему лица, - тогда я спрашиваю, а зачем их учить, ежели от этого властям один урон, а?
Артель молчит. В такие высоты им залетать еще не приходилось.
- То-то и оно, - снова поднимает указательный палец околоточный, - то-то и оно.
Наступает молчание. Все чувствуют: теперь говорить чего-нибудь такое, без понятия - нельзя. Теперь надо расстараться.
- Ваше благородие, - с подъемом говорит ямщичок, приведший господина Минина в компанию, - может, примешь вторую? Сделай божецкую милость!
- Налить, налить! - шумит артель, сообразив, что то самое - «с понятием» - найдено. - Прими, ваше благородие. Для уважения. Оченно просим. Как говорится, от души. Никак нельзя.
Околоточный опять изображает лицом непродолжительное раздумье и быстро соглашается принять вторую.
- Отчего же не принять вторую, ежели артель желает, - бормочет он, глядя в налитую до краев кружку, - можно и вторую принять.
Теперь уже пьют все вместе, шумно закусывают, закуривают, - вино выровняло всех, позвало к общему разговору.
- Ваше благородие, - говорит ближе всех к Минину сидящий артельщик (с виду малый разбитной, бойкий), - а верно в народе болтают, будто в Петербурге царя нашего вдругорядь бомбой убить хотели?
- А я про что говорю? - стучит в грудь кулаком охмелевшее благородие. - Студенты и хотели. Их учат, чтобы книги читать, а они в книгу бомбу заделали!
- Ну-у? - не перестает удивляться артель. - И чего ж она?
- Кто она?
- Бомба-то. Разорвалась ай нет?
- Упредили. Служба - она не дремлет. Аккурат возле самого дворца взяли злодеев.
- Ай, ай.
- Ваше благородие, - интересуется все тот же бойкий артельщик, - а говорят, будто среди этих, которые с бомбами ходили, ктой-то из наших, симбирских, был, из дворянских детей, а?
Господин Минин укалывает артельщика быстрым, почти мгновенным взглядом, потом опускает глаза и спрашивает безразлично, нехотя, вроде бы и без всякого интереса для себя,
- А кто говорит-то? Где?
- Да я уж и не помню где, - отвечает артельщик, не чувствуя в вопросах полицейского никакого подвоха. - То ли здесь, на пристанях, то ли на базаре...
- Из наших, из дворянских детей? - задумчиво повторяет околоточный и, очень выразительно пожав плечами, говорит решительно, безо всяких сомнений. - Вряд ли.
Потом их благородие господин Минин встает, поправляет портупею, форменную шапку.
- Ну, ребята, спаси Христос за хлеб, за соль вашу, за угощение, за компанию.
- Мы, ваше благородие, завсегда рады, мы от души.
Околоточный делает пальцем знак, чтобы артель придвинулась к нему ближе, и, когда головы, соединившись почти вплотную, сдвигаются к нему, говорит тихо:
- А ежели, ребята, тут в народе кто-нибудь чего-нибудь супротив бога или царя будет, так вы мигом ко мне, в часть. Я вас, ребята, и награжу, и защитю. Вы за мной как за стеной будете. Истинный Христос, говорю.
Артель смотрит на околоточного в упор, и некоторые примечают, что их благородие вроде бы и не такой хмельной, как показалось вначале, что глаз у него чистый, проворный. Ай, ай - дела-а...
- Ну, значит, а вообще-то до свиданьица, - выпрямляется околоточный, - еще раз спаси Христос за угощение.
И он торжественно, с достоинством выходит из амбара.
Артель немного сбита с толку последними словами их благородия.
Околоточный медленно, заложив руки в белых перчатках за спину и высоко подняв голову, поднимается в гору. Мимо него проезжают вниз порожние сани, идут вверх тяжело груженные возы, спускаются, желтея новыми лаптями, бородатые мужики в суконных колпаках, в подвязанных веревками армяках и поддевках. Их благородие отечески смотрит на мужиков - мужики скидывают колпаки, испуганно кланяются.
От Петра и Павла доносится дружный и громкий аккорд колоколов и нарастающая заключительная ектенья:
- ...и всему Российскому Императорскому Дому мно-о-гая лет-та-а!..
Околоточный снимает шапку, крестится, вздыхает глубоко и облегченно. В его душе как бы завершается некий процесс по упрочению действительности, и теперь он видит, слышит и понимает, что эта действительность, как и вчера, как и позавчера, как ей и положено во веки веков, нерушимо покоится на главных началах жизни Российской империи.
