распоряжение: «Вызвать ко мне г-жу Ульянову завтра, к двенадцати часам».
А 31 марта - Сашин день рождения...
31 марта 1887 года заключенному в камере № 47 Трубецкого бастиона Петропавловской крепости государственному преступнику Александру Ульянову исполнится двадцать один год.
3
Напряженные дневные раздумья, лихорадочные воспоминания, безостановочная работа памяти - все это требовало отдыха, переключения на иной, нелогичный строй, на иррациональный лад, и организм, заботясь о чередовании своих состояний, погружал по ночам своего хозяина в продолжительные и бессистемные видения и картины.
Тридцатого марта он долго не мог уснуть. Ложился, закрывал глаза, дышал глубоко и ровно, пробовал считать до ста, вставал, ходил по камере, возвращался на койку, натягивал на голову одеяло, ворочался, вздыхал, забывался на мгновение, но тут же, растревоженный каким-то нестерпимым, непереносимым разрядом-видением, вскидывался изнутри, пробуждался, пытался вспомнить, что же именно видел он всего лишь секунду назад, цеплялся памятью за кончики каких-то разноцветных зигзагов и молний и снова ощущал себя в каменной замкнутости камеры, под сводчатой тяжестью потолка, на дне огромного потайного сундука, закрытого на сто замков, заколоченного на тысячу гвоздей.
Сон не шел.
Лихорадочно сменяя друг друга, в сознании судорожно возникали обрывки мыслей, не связанные друг с другом слова, всплывали звуки, что-то приближалось и уходило, что-то надавливало, угнетало, тяжелило, ослабевало и снова надавливало.
Допросов не было уже несколько дней. Его никуда не возили, не вызывали, ничем не беспокоили, не тревожили, - в этом, наверное, и была главная тревога. Где-то там, за непроницаемыми стенами камеры, за бастионами и равелинами крепости, что-то происходило в его жизни без его участия и без малейшей возможности оказать хоть какое-то влияние на ход событий, что-то образовывалось, надвигалось, заканчивалось.
Он чувствовал, что находится в пассивно зависимой связи с безликим, не имеющим ни названия, ни плоти процессом, который, несмотря на свою неясность и туманность, был тем не менее очень важен для него, имел к нему самое прямое отношение.
Постепенно он начал понимать, что его волнует в этом процессе нечто твердо определенное, конкретное, точное - не то сумма каких-то чисел, не то сочетание цифр. Хаос воспоминаний, чехарда мыслей и слов были фоном, питательной средой, они были как бы мостиком, переходом в другое состояние, теми самыми перилами, держась за которые можно было перейти по ту сторону реальности, перебраться через пропасть очевидности на противоположный берег реки, уносившей настоящее и в прошлое и в будущее одновременно.
Да, воспоминания и мысли были только фоном. Главное заключалось в цифре. Она, эта цифра, стояла в центре всех беспорядочных движений и мельканий, возникала из неизмеренной глубины его тревожного состояния, выплывала из далекого потаенного грота его смятенных чувств и настроений. Он уже ощущал и понимал эту цифру, уже различал ее гудящее, фосфоресцирующее мерцание - и наконец увидел ее.
Двадцать один...
Завтра, уже завтра ему должен исполниться двадцать один год. Уже завтра. Двадцать один...
Завтра его день рождения. Двадцать один год тому назад он появился на свет... Он прожил на этом свете уже двадцать один год... И это все - конец, предел... Двадцати двух лет ему уже не исполнится никогда.
Неожиданно он успокоился. Все стало на свои места. Бледнел хаос бессвязных слов, гасли обрывки мыслей, тонули звуки. Море входило в берега. Вихри видений клубились на горизонте, клубились, клубились - растаяли... Неопределенность сменилась четкостью.
Все правильно. Он дал исчерпывающие показания - его допросы закончились. Он сделал все, чтобы вина его была доказана полностью.
Все правильно. Он избрал свой путь. Он покончил все счеты с жизнью. Ему нужно забыть, что он жил когда-то...
Теперь все уже идет без его участия - составляется обвинительное заключение, готовится процесс в сенате. Теперь оп уже ничего не в силах изменить. Теперь нужно только ждать. Ждать...
Он быстро встал с кровати, сделал несколько шагов, остановился около окна.
Забыть?
Забыть, что ты жил когда-то?..
Живому забыть, что ты живой?
Вот в чем дело. Вот почему он не может уснуть. Вот где причина этого тревожного состояния, всех этих видений, отрывочных мыслей, непонятных слов. Где-то там, за стенами камеры, за равелинами крепости, решается его жизнь. Он дал все показания. Он дал такие показания, которые сами решат все за него. И поэтому весь этот хаос, бессонница, вся эта чехарда в памяти, в сознании...
Живое цепляется за живое. Живое не хочет уходить просто так, добровольно. Живое сопротивляется. Оно борется за себя подсознательно. Если он, хозяин своей жизни, покончил с нею все счеты, то сама жизнь не хочет уходить из него. Она бурлит, она клокочет в нем - в его памяти, в его сознании, в его мыслях, в его состоянии. И все эти видения, нервные импульсы, бессонница - это проявления жизни, которая хочет жить, которая хочет быть живой, которая сопротивляется его решению забыть, что он жил когда-то, которая борется теперь уже за себя подсознательно без его собственного, сознательного участия в этой борьбе.
Да, он ничем не может помочь своей жизни, его жизнь теперь не принадлежит ему, он больше не владеет ею. Он дал все показания, и теперь уже другие люди решают его жизнь - там, за стенами камеры, за равелинами крепости, в дворцовых и министерских кабинетах. Ему остается одно: четко и честно довести до конца свой план - сказать на суде о тех идеалах, о тех целях, ради достижения которых они начали свою борьбу.
Вопреки усилиям следователей и всех прочих судейских чиновников, он должен точно определить на суде то место, которое займет их группа в истории революционного движения в России.
А чтобы сделать это, нужны силы. Нужно выспаться. Лечь и уснуть.
Он подошел к кровати, сел. Да, да, их группа должна запять свое место в революционном движении. Без этого все было бы бессмысленно. Собственно говоря, если бы это было не так, если бы он не знал твердо, что, готовя покушение на царя, он совершает исторически необходимую для своей родины акцию, он никогда бы не вступил в заговор.
Именно об этом и думал он непрерывно с того момента, когда решил во всем сознаться и рассказать следствию о своем участии в замысле на жизнь государя, когда решил выступить на суде с речью- программой, совершенно не заботясь о том, какое влияние окажет эта речь на его дальнейшую судьбу.
Без этого, действительно, все было бы бессмысленно. Нужно думать только об этом. И ни о чем другом. Забыть о своей частной человеческой судьбе.
Человек должен принадлежать истории. Человек должен делать историю. Его личная судьба - только маленький кирпичик, который он обязан своими собственными руками положить в величественное здание истории. Иначе все бессмысленно.
Как легко с этими мыслями. Они лечат душу и сердце, освобождая от всех сожалений и угрызений. С ними можно выслушать любой приговор.
Только бы суметь высказать их на суде, публично, во всеуслышание...
И если это удастся - легче будет на суде товарищам по группе и ему самому придаст новые силы.
Спать. Спать. Спать.
Оп лег на бок, положил под щеку правую руку - кто-то незримый и мудрый перевел минуты и часы в новый, иной масштаб. Дышалось глубоко и ровно. Голова была ясная.
