Кабардинские земли и Армянские области Обладатель,
Черкасских и иных Горских Князей Наследный Государь;
Наследник Норвежский,
Герцог Шлезвиг-Голштинский и Ольденбургский,
и прочая,
и прочая,
и прочая...
Вот кто изображен во весь рост на двадцати квадратных метрах парусной холстины.
Александр Александрович Романов, по прозвищу «мопс».
Семейный человек.
Отец пятерых детей.
В любимом Преображенском мундире.
С лентой ордена Андрея Первозванного через плечо.
В сапогах.
- ...Подсудимый Ульянов, подойдите ближе к барьеру.
«Какие нелепые слова, - думал Саша, - мы, Александр Третий, обладатель и повелитель... И почему нужно обожествлять этого человека в сапогах, с усами? Ведь только за одну эту величину портрета, оскорбляющую эстетическое достоинство любого порядочного человека, можно возненавидеть царя...»
- ...Ульянов, вы слышите меня?
Саша перевел взгляд на кресло сенатора. Председатель суда первоприсутствующий сенатор Дейер, перегнувшись через стол и изломав золотое шитье мундира, вопросительно смотрел на подсудимого, который пристально разглядывал портрет царя. Что с ним происходит, с этим Ульяновым? Угрызения совести?.. Прекрасно. Значит, подсудимый в подавленном состоянии. А это всегда помогает правильно вести судебное заседание.
- Ульянов, вы слышите меня или я должен посылать вам свои вопросы в письменном виде с нарочным?
- Я слышу вас, господин сенатор.
- Подойдите ближе к барьеру.
Дейер сделал приглашающий жест рукой.
Саша шагнул вперед, твердо взглянул в публику. Все те же лица: генералы, чиновники, сановные дамы. Несколько физиономий неопределенного вида. И мама... В самом последнем ряду.
- Подсудимый Ульянов, - голос Дейера звучал под сводами высокого зала торжественно и строго, - вы признаете себя виновным по существу предъявленных вам обвинений?
Саша посмотрел в последний ряд. В маминых глазах - тоска, мука, мольба, надежда... Но чем он может облегчить ее горе сейчас? Чем может помочь ей, стоя один против этих расшитых золотом сенаторов - членов суда, этих словно нарочно подобранных мордастых сословных представителей? (Подсудимых вводили в зал судебного заседания для допроса по одному.)
- Ульянов, вы что же на самом-то деле, плохо слышите, что ли? У вас что же, плохо со слухом?
- Я признаю себя виновным по существу предъявленных мне обвинений.
Черная наколка на белой маминой голове дрогнула и наклонилась.
Первоприсутствующий устроился поудобнее в кресле, переложил на столе перед собой бумаги с места на место.
- Вы были в Петербургском университете? - голос Дейера звучал теперь уже менее строго и даже несколько снисходительно.
- Да, я был в Петербургском университете.
- Уже на четвертом курсе?
- На четвертом курсе.
- Несмотря на ваши молодые годы?
- Да, я был на четвертом курсе.
- Вы кончили курс в Симбирской гимназии?
- Да, в Симбирской гимназии.
- Ваши братья в настоящее время тоже обучаются в Симбирской гимназии?
- Да, они обучаются в той же гимназии.
- Имеете матушку?
Сенаторы и сословные представители, заскрипев креслами, оборотились к последнему ряду. Легкий шелест в публике - сановные дамы, придерживая разноцветные шляпки, с любопытством лорнировали одиноко сидящую у входных дверей немолодую женщину в темном платье.
И вдруг Саша увидел, как черная наколка на белой маминой голове поднялась вверх. Мама смотрела на него сквозь шелестящий, любопытствующий, шушукающийся зал твердыми, ясными, добрыми глазами.
«Мужайся, мужайся, - прочитал он в ее взгляде, - будь самим собой, не думай сейчас ни о чем, кроме как о своем достоинстве и своих убеждениях».
Саша положил руки на барьер, стиснул пальцами деревянные перила и почувствовал, как все внутри у него мускулисто подбирается и сжимается в уверенную, надежную пружину.
- Да, у меня есть мать, - неожиданно громко даже для самого себя и почти вызывающе заговорил он, и зал, и все члены суда, привлеченные этой необычной интонацией, с шумом повернулись теперь уже в его сторону. - Да, у меня есть мать, - продолжал Саша, - вдова действительного статского советника Ильи Николаевича Ульянова, бывшего директора народных училищ Симбирской губернии, Мария Александровна Ульянова.
Пауза разлилась по залу внезапной тишиной. Только усато сопели около незрячей Фемиды мамонтообразные судебные приставы.
Первым нарушил тишину Дейер. Погладив пальцами подбородок, он снова переложил бумаги на столе перед собой с одного места на другое, взглянул на Сашу, прищурился.
- Скажите, подсудимый, в гимназии вы содержали себя на свои средства?
- Нет, в гимназии я содержался на средства отца.
- А в университете?
- Тоже... Впрочем, одно время я имел урок, который давал мне некоторые средства, но это длилось недолго.
- Значит, и в гимназии, и в университете вы содержались на средства своих родителей?
- Да.
- У вас большое семейство?
- Семеро.
Дейер удовлетворенно, как будто он выявил только что такие факты, о существовании которых до этой минуты никому ничего не было известно, откинулся на спинку кресла.
Сидевший справа от него подслеповатый сенатор Ягн, испросив предварительно у председательствующего разрешения, вопросительно направил на Сашу лорнетку.
- Значит, в Петербурге, Ульянов, вы уже четыре года?
«Что же, он спал все время до этого? - подумал про себя Саша и усмехнулся. - Впрочем, сенаторское кресло, особенно здесь - под сенью окруженной городовыми Фемиды, вполне подходящее для сна место».
- Да, я уже четыре года в Петербурге.
- И что же, все эти четыре года старались навербовать себе сообщников? Или все-таки первые годы провели в учении?
Голос у Ягна был старческий, въедливый, дребезжащий.
- Все четыре года, проведенные в Петербурге, я занимался теми науками, для которых поступил в университет. Свидетельства о моем участии в занятиях, скрепленные ведущими профессорами естественного факультета, вы легко обнаружите в материалах дела, господин сенатор.
- Все ваши профессора, несмотря на оказанную им высокую честь воспитания юношества, совершенно не исполняют своих обязанностей!
