людей: слепцы с поводырями, горбуны, юродивые, безногие на костылях.
- Богомольцы тоже весну почувствовали, - сказал Миша, - двинулись по святым местам.
Володя долго и молча смотрел на убогих.
- Для чего живут эти люди? - задумчиво спросил он. - Какой смысл их жизни? Они не трудятся, не создают ни материальных ценностей, ни идей...
- Божьи люди, - неопределенно сказал Миша, - отмаливают перед всевышним грехи человеческие.
- Ты серьезно? - обернулся Володя.
- Конечно, нет.
- Жизнь этих людей - сплошное страдание, - Володя говорил медленно, тихо, грустно. - Что может радовать их? В чем удовлетворение их жизни? Молитва?.. Но ведь они ежедневно убеждаются, что голос их не доходит ни до бога, ни до царя, ни до богородицы - положение-то их нисколько не меняется. И они не делают ни малейшей попытки изменить его...
- А зачем им менять свое положение? - Миша Кузнецов, казалось, целиком был на стороне убогих людей. - Они твердо знают: на земле счастья нет, земная жизнь дается человеку на муку, на страдание, а счастье ожидает человека на небе. Но чтобы заслужить это счастье, нужно на земле отмолить все свои грехи. Вот они и ходят по церквам, по монастырям, святым местам.
Володя усмехнулся:
- Господин Кузнецов, вы сегодня шутите неудачно. На тройку с минусом.
- Я готовлюсь ко второму уроку Керенского. Его ведь хлебом не корми, только расскажи что-нибудь божественное.
- Прекрасное устроил господин Керенский прощание со своими предметами, - голос Володи был насмешлив и едок. - Лучше не придумаешь. Выпускники Симбирской гимназии хором поют о своей благопристойности, любви к начальству, святому евангелию и обожаемому монарху.
- И тем самым как бы диктуют попечителю учебного округа донесение в Петербург: Симбирская-де гимназия весьма сожалеет о том, что в ее стенах учился когда-то Александр Ульянов.
Володя резко повернулся к Мише, радостно заблестели карие глаза.
- Ты понял это, да?
- А кто же этого не понял? Я все-таки думал о Керенском лучше, - Кузнецов поморщился.
- Он спасает честь гимназии. Если только можно назвать это честью.
- Как ты думаешь, тебе дадут теперь медаль?
- Думаю, что нет,
- Из-за Саши?
- Естественно.
- Ты знаешь, все на тебя теперь смотрят как-то особенно... Все от тебя чего-то ждут...
- Чего же именно?
- Не знаю... Ну, чего-нибудь такого... необыкновенного.
- Необыкновенного?
- Керенский, наверное, вызовет тебя сейчас...
- Может быть...
- А что ты будешь говорить? О каком писателе?
- Откровенно?
- Откровенно.
- Я скажу, что мои литературные симпатии принадлежат одному стихотворению Некрасова.
- Какому?
- Угадай...
Володя повернулся к Мише, лицо его стало строгим, голос звучал глухо:
- «Поэт и гражданин»?
- Да
- Неужели ты это прочтешь?
- А что? - горько усмехнулся Володя. - Ты же говоришь, что все ждут теперь от меня чего-то необыкновенного.
- Но только не этого...
- А почему? - Володя вызывающе прищурился.
Миша Кузнецов заволновался.
- Я не случайно спросил... Керенский обязательно вызовет тебя. Он же понимает, что переборщил, расхваливая Наумова. Теперь он даст тебе возможность уравняться... Чтобы со стороны все выглядело справедливо.
- Хорошо, я прочту другие стихи.
- Какие?
Володя проглотил подошедший к горлу комок, начал тихо:
- Добролюбов? - испуганно прошептал Миша и оглянулся. - Предсмертное послание Чернышевскому?.. Ты с ума сошел?
- А потом я прочитаю для учителя русской словесности Симбирской классической гимназии господина Керенского еще одно стихотворение. Последнее. Чтобы его патриотические чувства были удовлетворены полиостью.
