пыль вытирать? Или настоящим журналистом?
— Конечно, журналистом.
— Так почему же тебе не хочется поехать?.. Да, авантюра! Да, наугад, с одними студенческими билетами! Но ведь это же интересно, чудак-человек!
— Пашка, ну чего ты мелешь всякую чепуху?
— Тим, а что ты вообще умеешь в жизни делать? Лекции конспектировать, да?
— А ты что умеешь? В баскетбол играть?
— Хотя бы. Но вопрос сейчас не обо мне… Сумел бы ты, оказавшись, например, не в аудитории факультета журналистики и не перед Другом Человечества Эрастом или Одувардом, а на заводе, в колхозе, на стройке, — сумел бы ты написать об этом серьезную корреспонденцию? И не в стенную, а в настоящую, взрослую газету?
— А ты сумел бы?
— Нет, не сумел бы!
— Придет время — сумеем, научимся.
— Так оно уже пришло!
— Чего ты от меня хочешь?
— Тим, давай поедем куда-нибудь, а? Ну, что мы будем в каникулы делать? Опять в лыжный поход пойдем? В дом отдыха отправимся? Да пропади оно все пропадом, весь этот детский сад!
— По-моему, мы приехали сюда отдыхать после зачета, а не проводить теоретическую конференцию на тему — как жить и куда поехать во время каникул?
— Тим, а почему бы и нет? Почему мы не можем вот сейчас, здесь все обсудить?
— А потому, что экзамены еще сдавать надо, а не заниматься прожектерством!
— Да одно же другому совершенно не мешает! Мы ведь не в учебное время поедем, а в каникулы. Все в дом отдыха, а мы о областную газету и в колхоз. Деньжат заработаем, с хорошими людьми познакомимся. Все еще нам завидовать будут.
— Выдумщик ты все-таки, Пашка…
— Ну что, поедем?
— Смотрю я на тебя, Пашка, и удивляюсь. Все люди как люди… Ну чего тебе на месте не сидится?
— Да надоело по правилам, по указке жить, всякие расписания дурацкие соблюдать! Туда не ходи, сюда не гляди, мой руки перед едой, делай уроки, конспектируй лекции, переходи улицу на зеленый свет, дыши носом… А я, может быть, ртом дышать хочу!
— Ну, и дыши на здоровье. Кто тебе мешает?
— Значит, не поедешь?
— Нет, не поеду. Я по расписанию люблю жить. Привык уже к этому.
— Ну, и живи, искусствовед!
— Дурак ты, Пашка, вот что я тебе скажу.
— Поругаемся, Тимоха…
— В первый раз, что ли?
— Ох, и скучная же вы личность, господин Голованов… А если я всю сессию сдам с первого захода, тогда поедем?
— Ты сперва сдай, потом поговорим…
3
Узкий коридор факультета журналистики в старом здании университета на Моховой в дни экзаменационной сессии был похож на скорбное медицинское учреждение. Странные, задумчивые личности, бормочущие про себя какие-то несвязные слова, бродили, рассеянно слонялись по коридору, мрачно подпирали стены, потерянно сидели на стульях около дверей аудиторий, как около врачебных кабинетов.
Сходство со скорбным учреждением усугубляли даже не столько те, кто еще не побывал за таинственными дверьми, сколько те, кто уже там побывал. Люди эти или растерянно стояли посреди коридора, или шептали что-то, едва шевеля губами, или хватали себя за голову, неожиданно вскрикивая: «Я же все знал, почему же я молчал?!»
Ждущие вызова испуганно смотрели на них, бледнели, покрывались испариной, лихорадочно листали учебники, тщетно пытаясь найти необходимую страницу, остекленевшими взглядами провожали очередную, исчезающую за таинственными дверьми фигуру, закрывали глаза, боязливо переступали с ноги на ногу, заискивающе смотрели на проходящих мимо работников деканата.
Так было всегда в первые дни экзаменов. Но потом тревоги и страхи уменьшались, факультетский коридор становился более веселым, заполнялся движениями и звуками, постепенно теряя свое сходство с упомянутым выше медицинским заведением. Студенты входили во вкус экзаменов, овладевали шпаргалочной техникой, вспоминали старые призмы и методы тайного пользования учебниками и хрестоматиями при подготовке к ответу и вообще, безнаказанно «спихнув» первые предметы, наполнялись нахальной уверенностью, столь необходимой для успешных ответов на следующих экзаменах.
…Пять дней давалось по расписанию на подготовку к экзамену по русской литературе девятнадцатого века. Когда Пашка Пахомов, потратив едва не все сто двадцать часов на овладение тайнами критического реализма девятнадцатого века, бурно развившегося, на беду студента Пахомова, именно в это время, вошел на факультет журналистики с малознакомым для себя намерением — сдать экзамен по русской литературе с первого захода, — факультетский коридор встретил его оживленным гулом многих голосов. Почти около каждой аудитории стояли возбужденно гомонящие толпы, шумно обсуждавшие итоги и результаты сессии. Медленно пробираясь среди однокурсников, старшекурсников и главным образом между многочисленными, беспорядочно сновавшими туда-сюда младшекурсниками, непрерывно здороваясь направо и налево со знакомыми, малознакомыми и вовсе не знакомыми ему людьми (последние, естественно, здоровались со студентом Пахомовым первыми — это были в основном почитатели его баскетбольного таланта), Пашка с удовлетворением отметил, что, несмотря на серьезные осложнения в отношениях с деканатом, он все-таки был своим человеком на факультете журналистики.
Потоптавшись немного около входа в восьмую аудиторию и расспросив у сидевших под дверьми Инны, Жанны, Руфы, а также обложенного со всех сторон книгами Степана Волкова о том, как идет экзамен (оказалось, что Галка Хаузнер получила тройку, Оля Костенко и Светка Петунина — пятерки, Изольда и Фарид — четверки, Сулико — тоже пятерку, Юрка Карпинский — тройку, Рафик Салахян — неожиданно четверку), Пашка решительно толкнул дверь и вошел в комнату, где пятая французская сдавала русскую литературу девятнадцатого века доценту Василию Ивановичу Елкину.
Пашка огляделся. За ближними к экзаменатору столами сидели Боб Чудаков и Эрик Дарский. Судя по их веселому виду, они уже были готовы к ответу. В глубине аудитории корпел над густо исписанными листами бумаги староста Леха Белов. У окна, глядя на университетский двор, восседал Тимофей Голованов, как всегда, одетый в строгий темный костюм и белую рубашку с галстуком.
— Возьмите билет, — скрипучим голосом сказал доцент Елкин.
Пашка сел за стол рядом с Тимофеем. В билете было дза вопроса:
1. Проблематика романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина».
2. Козьма Прутков.
Тимофей посмотрел на Пашку. «Все в порядке», — одними глазами сказал Пашка. Он и в самом деле вроде бы неплохо знал оба вопроса. Накануне, повторяя с Тимофеем билеты, они хорошо прошлись по всей программе.
Между тем около экзаменационного стола уже сидел Боб Чудаков.
— Какой у вас первый вопрос?
— Лирика Тютчева, — бодро ответил Боб.
— Пожалуйста, отвечайте, — сделал Елкин широкий жест рукой.
