возникли фигуры бойцов и, пригнувшись, петляя и стреляя на ходу, бросились через площадь.
Еще не осела пыль и не развеялся дым от разрывов кумулятивных гранат, грязно-белыми следами выхлопа расчертивших пространство площади, а в сторону немцев полетели гранаты. Несколько взрывов взметнулось позади бронетранспортера. Один из них снес верхнюю часть с афишами тумбы. Она покатилась по окружности под ноги штрафниками, грозя сбить бегущих с ног.
XXXIV
Бойцы третьего отделения уже заняли позиции на правом углу улицы. Укрывшись за тумбой и бронетранспортером, они открыли шквальный огонь по всем четырем этажам стоявшего на другой стороне дома. Штрафники прикрывали товарищей, стремясь во что бы то ни стало сбить град пуль, летевших из здания-корабля в сторону бойцов Капустина.
Площадь со стороны улицы имела округлую форму. По диагонали, от станции до углового четырехэтажного здания, было не больше восьмидесяти метров. Преодолеть под огнем противника эти десятки метров пространства, ровного, как операционный стол хирурга, было чрезвычайно сложно.
Немецкие пулеметы, стрелявшие с первого этажа, умолкли. Может быть, их расчеты были уничтожены кумулятивными снарядами фаустпатронов, выпущенных бойцами противотанкового взвода. Или немецкие пулеметчики переместились на другую сторону дома, отбивая атаку штрафников из отделения Шевердяева.
Не унимался лишь пулеметчик, засевший на третьем этаже. Лязгающий, металлический лай его смертоносной машинки по-прежнему оглашал площадь, рассыпая смерть по мостовой. Вот одного бойца, на бегу перехлестнутого очередью, словно раскаленной стальной цепью, крутануло с силой, как тряпичную куклу, и швырнуло на камни мостовой.
А кровавая цепь, расхлестываясь во все стороны, разматывалась с бешеной скоростью и неслась дальше. Вот штрафник в телогрейке беспомощно повалился на брусчатку, пытаясь спастись от жуткого цокота пуль, высекающих искры о камни. Будто дьявол скачет по берлинской площади, ударяя по брусчатке подкованными копытами.
Пронесет, пронесет!.. Только бы!.. А-а-а!.. Истошный вопль огласил площадь. Это вжимавшегося в площадь бойца полоснула наискось безжалостная очередь. Будто пилой провела по ногам, зубьями вырвав клочья мяса и мышц, заставив несчастного завизжать от боли, зареветь нечеловеческим голосом и покатиться по площади, дергаясь в конвульсиях, подтягивая и беспомощно волоча перебитые ноги.
Со стороны афишной тумбы вверх, в сторону третьего этажа, полетели одна за другой гранаты-«колотушки». Первая угодила в стену между оконными проемами и, отскочив, упала под цоколь здания. Осколки от ее взрыва едва не задели Капустина и его бойцов, уже подбегавших к стене дома. Второй бросок оказался точен. Граната нырнула в оконный проем, из которого вел огонь вражеский пулеметчик. Огненно-пылевая взвесь и дымное облако взрыва вспучились наружу.
– Впере-о-од!!! – закричал Аникин, бросаясь в сторону здания.
Ему казалось, что это он, несмотря на все усилия, остается на месте, а прыгающая громада дома, раскачиваясь и стремительно увеличиваясь, несется на него, чтобы раздавить и размазать по мостовой. Он будто опережал собственный голос, и тот раздавался где-то позади, толкая его в затылок и лопатки.
– Впере-о-од!.. Впере-о-од!!!
Глава 2
Берлинская сирень
I
Через несколько секунд пулемет залаял снова. Но этих нескольких секунд было достаточно, чтобы Аникин, Липатов и Климович, подхватив за руки и ноги корчившегося посреди площади раненого, опрометью добежали до угла дома-корабля. Здесь образовывалась спасительная мертвая зона, куда не долетали вражеские пули. Пользуясь этим, тут скучковались бойцы из отделения Капустина. Среди них взгляд Аникина вдруг выхватил Безбородько.
– А ты здесь откуда?! – удивленно воскликнул взводный, дергая бойца за тщедушное плечо.
– Оттуда, товарищ командир… – Парнишка, очумело поведя расширенными от испуга глазами, махнул рукой в сторону одноэтажного домишки с крышей, развороченной снарядом или гранатой, выпущенной из «фаустпатрона». Со стороны дома-корабля его буквально секло очередями. Такое внимание фашистов наглядно объяснялось: стены этого уже полуразрушенного строения немного выдавались вперед из череды сараев и построек, обсаженных уже вовсю зазеленевшими деревьями. Укрываясь за стенами домишки и за деревьями, бойцы вели ответный огонь по немцам на этажах.
– Шевердяев?! – крикнул Андрей, указывая в сторону домика.
Безбородько часто-часто, с усердием закивал головой, что, мол, «да-да… именно они…»
– А здесь чего?! – спросил Аникин, оглядываясь назад, на площадь.
Отсюда казалось, что здание станции отстоит непомерно далеко. И как это им удалось пересечь это пространство, на котором рогатый отбивал чечетку своими коваными копытами?
II
– Вода!.. – кричал в ответ Безбородько. – Вода нужна…
– Чего? – не понял Аникин.
– Вода, товарищ командир… У первого номера пересохло в горле… И мою воду товарищ первый номер всю выпил…
– Кокошилов, что ли? Вот едрена корень… – выругался Аникин. – Я этому
– Да не он… товарищ командир… – горячо заступился за старшего Безбородько. – Это я сам вызвался… И еще это… патроны тоже…
– Вот черт… – Аникин, сплюнув, отстегнул флягу с ремня, опоясывающего телогрейку. – Держи, малеха вроде еще осталось… А патронов, скажи Кокошнику, у нас нет. Там все патроны…
Аникин стукнул ребром ладони по каменной кладке высокого цоколя высокой громадины дома, как бы показывая, где искать боеприпасы.
– Так точно, товарищ старший лейтенант… – обрадованно, схватив командирскую флягу с водой, крикнул боец.
Мельком оглянувшись через плечо и оценив обстановку, Безбородько припустил по диагонали в сторону высоких кустов, на зеленых ветвях которых как-то непривычно выделялись цветные кляксы. Аникин не сразу сообразил, что это самая обыкновенная сирень, распустившая белую и сиреневую пену своих кистей.
Вид цветущей сирени каким-то озарением осветил самую потаенную глубину мыслей Аникина. Сирень… Словно из другой, не его, а чьей-то чужой, жизни всплыло вдруг воспоминание – яркое, душистое, пахнущее волнующими ароматами.
III
Это было в апреле 41-го. Он, с колотящимся от волнения сердцем и вспотевшими ладонями, провожает с поселковой танцплощадки Нину. Впрочем, «провожает» – это как сказать. Нина быстро шагает впереди, а он, с «подбитым» глазом и ноющей скулой, плетется следом. Только что он из-за нее дрался. Хотя это сильно сказано – дрался. Точнее сказать, он только что получил по первое число. Этот гад с мерзкой небритой рожей, из артельных, начал к Нинке приставать, ниже талии во время танца ее хватать. Эти артельные, плотогоны, как водится, появлялись в поселке на сезон, селились в бараке на берегу речки, там же организовывали плотбище, где занимались сплавным лесом. С самого раннего детства для Андрея и всей поселковой детворы это было самое интересное место. И люди среди плотогонов встречались разные. Теперь, повзрослев, Аникин по-другому смотрел на вещи, и занимало его только одно: что пришлые то и дело шастают к Нине в магазин. Еще накануне, перед танцами, он видел у Нининого прилавка этого с небритой рожей. Слишком развязно тот вел себя с Ниной – оперся, гад, на прилавок и что-то вполголоса ей говорит, а она смеется. Вот что было самое обидное!
Эта сцена у Андрея перед глазами стояла, когда он вдруг оторвался от деревянной штакетины летней танцплощадки и направился к танцующим. Одно слово – вступился. Хотя Нина говорит, что его никто не просил. А ведь сама начала руки этого гада со своей талии снимать. А тут Андрей: подошел к ним двоим и руку его с ее платья сорвал. А после танцев накинулись эти гады впятером. Нечестно накинулись.
