Штрафники вызывают огонь на себя. Разведка боем

– И можно ли осуждать меня!? Можно ли бросить в меня камень порицания? – восклицал он, раздавая листки своим товарищам. Рольф все никак не мог выйти из своей роли. – Ведь не столько ради себя старался, сколько ради друзей своих, «алчущих» скорее затянуться. Ступайте, дети мои, и наполните свои страждущие легкие благодатным табачным дымом. Аминь…

IV

Отто отделил листок от стопочки и невольно улыбнулся, вспоминая сцену разделки Рольфом молитвенников. Как будто он пытался накормить голодные толпы пятью хлебами.

Ровные строчки из столбцов, по-солдатски выстроенных на страничке, попались Отто на глаза. Он невольно прочел их, слово за словом: «Человек никак не искупит брата своего и не даст Богу выкупа за него: дорога цена искупления…» Отто прочел и задумался. Он вспомнил, как они с Хельгой любили гадать на Библии. Он называл номер страницы и какую по счету строку читать – сверху или снизу. Хельга с азартом принималась листать книгу в поисках нужного номера страницы семейной Библии. Книга была большая, в ветхом черном переплете. По сравнению с ней армейский молитвенник выглядел спичечным коробком. В набожной семье Хельги эту Библию передавали из поколения в поколение, считая бесценной семейной реликвией. Издание 1800 года, лютеровский перевод. Бесценной… Странно, почему ему попались на глаза именно эти слова… Дорога цена искупления. Отто вспомнил о беспросветных, бесконечных днях и ночах в штрафном лагере, в погребальной команде полевого испытательного подразделения. Да, ему удалось вырваться из этого ада, удалось выжить в пятисотом штрафном батальоне. Но он заплатил за свое искупление слишком дорогую цену. И теперь, даже если ему удастся выжить в этой мясорубке, все равно… Это будет с ним уже навсегда, оно не отпустит. Цена искупления оказалась слишком дорога.

Отто перевел взгляд на соседний столбец. «Как овец, заключат их в преисподнюю, – прочел он. – Смерть будет пасти их, и наутро праведники будут владычествовать над ними; сила их истощится; могила – жилище их». Могила – жилище их. Про кого пророчит ему эта страничка? Про врагов, про русских, которые вот-вот ударят? Или речь идет об Адлере, о Вайсе, о нем, черт возьми?…

Нет, черт побери, все будет не так! Сейчас Отто скрутит эту чертову страничку в трубочку, набитую душистым венгерским табаком, и за полминуты превратит ее в пепел! Но глаза Отто сами, снова и снова находили эту жуткую фразу. На миг Хагену показалось, что страничка, как живая, догадалась о своем скором и страшном конце и попросту мстит ему, истошно выкрикивая ему в лицо свое страшное проклятие. Могила – жилище их…

V

– Эй, дружище, ты в порядке? – Отто будто очнулся от бреда.

Вайс тряс его за плечо.

– Ты как будто смерть увидел… – прошептал снайпер.

– Ага… – пробормотал Хаген. – Так оно и есть. Только не разобрал, по чью душу она явилась.

– Сейчас русские жахнут по нас своими минометами, тогда сразу поймешь, – проговорил Вайс, с любовью осматривая свою винтовку.

– У тебя на прикладе много зарубок, Вайс… – произнес Отто.

Снайпер рассмеялся и гордо тряхнул своей винтовкой перед собой.

– Да, это правда, Хаген… Мы с моей деткой не просто так «Железный крест» получили. Мы его заработали по-честному… Герр гауптман представил меня к обергефрайтеру…

Последние слова Вайс произнес, чуть не лопаясь от самодовольства. Он вдруг наклонился к самому уху Отто и шепотом сказал ему:

– Только эти зарубки, Хаген… Они не все мои, понимаешь? Винтовка-то трофейная. Вот по сию пору…

Его грязный ноготь отмерил примерно половину длинного ряда засечек на полированном темно- коричневом дереве приклада.

– Видишь?… Вот эти – это того русского. Ну, которого винтовка была. Сам его застрелил. Под Сандомиром. Прямо в лоб пулю всадил. Мне за него «креста» и дали. Матерый был, дело знал хорошо. Неделю наших щелкал с левого берега. Пока я его не выследил. Пересидел его. Осторожный был до жути. Четыре часа ждал. Под себя пришлось ходить. И по большому, и по малому. Вонища – страшная, брр…

Вайс замотал головой, будто опять унюхал ту самую, страшную вонищу.

– Но ничего. Стерпел.

Вайс опять рассмеялся, но как-то натянуто.

– Он не стерпел, а я стерпел, – как бы убеждая себя, бодро произнес снайпер. – Потому сейчас – с «крестом» на груди и с его винтовкой. А он под крестом…

– Это получается, что ты на прикладе и русских, и наших убитых носишь… – сказал Отто.

– А они мне не мешают и руку не оттягивают, – откровенничал Вайс. – Это знаешь – как в тире. Они в прицел все игрушечные. Не то что в рукопашной… Я-то врукопашную ходил, есть с чем сравнить… Хотя ты, Отто, тоже повидал на войне…

Хаген насторожился.

– А откуда ты знаешь, что я повидал? – с вызовом спросил он.

– Слыхал от нашего оберфельдфебеля, – ответил Вайс. – Ты же знаешь, для Коха никаких тайн в нашей роте не существует. Так что про твои штрафные мытарства ему известно.

VI

Отто старался все время шевелить окоченевшими пальцами. Так недолго и без конечностей остаться. И все из-за этого Шульца, будь он неладен. После того, что учудил вчера Вейсенбергер, лейтенант решил усилить контроль за полем за счет снайпера. Вейсенбергер был снят с передовой огневой точки, а на его место отправили Вайса и Хагена.

Хотя зачем теперь сторожить это проклятое поле? И так всем понятно, что там мины. Из местных никто вчера даже не предпринял попытки забрать тела убитых девочки и женщины. Рисковать желающих не оказалось. Может быть, у них не было близких родственников. А может, и есть, да только жить хотят.

У Хагена был свой зуб на лейтенанта. Ладно, пусть даже ты совершил одну глупость: отправил снайпера из защищенного железом и бетоном напичканного опорного пункта на выселки, на мерзлую землю, в снег. Но какого черта здесь нужен он, Отто Хаген? Развлекать Вайса, чтобы тот не заснул? Удерживать мирное население от непреднамеренного посещения минного поля с помощью своего карабина? Для отстрела безоружных детей и женщин вполне хватало и одного Вайса.

Хагену вполне по сердцу сейчас находиться в теплом блиндаже, а не на этом заснеженном склоне, в необорудованном по уму пулеметном гнезде. Этот Вейсенбергер оказался еще глупее, чем Отто о нем думал. Мало того, что стрелять не умеет, так еще и толком оборудовать пулеметное гнездо был не в состоянии. По прибытии на место им с Вайсом пришлось еще с час окапываться, чтобы хоть как-то укрыться в этом белом безмолвии. И чему учат этих молокососов? Правда, поработав лопаткой, Отто хорошенько согрелся. Да еще и занятие хоть какое-то. Все лучше, чем сидеть сиднем в компании зануды и скряги Вайса. И табак у него закончился, и винтовку он в чужие руки не дает. И так всегда.

Ни разу Отто не мог вспомнить, чтобы он или кто-то из товарищей хоть раз разжился у Вайса табаком или краюхой хлеба. Зато сам великий мастер попастись возле чужих запасов жратвы и табака. И с этим крохобором он вынужден торчать в этой заснеженной ложбинке, у стволов высоченных деревьев, битый час! А теперь еще выслушивай кошмарные исповеди Вайса о том, как за ним во сне гналась голая одноногая женщина. А ведь, если голый человек приснится, это не к добру. К нездоровью. Отто вычитал это еще в детстве, в соннике, который как-то купили его родители на ярмарке.

Может, сказать Вайсу? Хоть немного можно будет повеселиться. Отто невольно улыбнулся, представив реакцию Вайса. Паника будет обеспечена. Вайс проявлял какое-то запредельное старание в вопросах собственного здоровья. Берег себя, холил и лелеял, не обращая внимания на нескончаемые шутки товарищей.

Отто готов был биться об заклад, что перед тем, как идти в дозор, Вайс напялил на себя минимум три пары шерстяных рейтуз, а, возможно, сверх того – и женские колготки. Этот способ утепляться, натягивая на себя капроновые чулки или колготки, Вайс, по его собственным рассказам, якобы узнал от бывалых вояк в школе снайперов. Сверху на снайпере был белый маскировочный халат, но изнутри его распирало от надетой под низ одежды. Из-за этого Вайс выглядел как огромный надувной зверь – неповоротливый белый