которым ничто не могло сравниться. Аня уплыла далеко от берега, легла на спину, полностью расслабилась и лежала так, пока зазевавшийся, видимо, спасатель не гаркнул в мегафон, чтобы она немедленно возвращалась, что заплывать за буи запрещено и еще что-то в таком же духе.
Она вернулась на пляж, плюхнулась на лежак и стала читать записку.
«Почему ты так неожиданно уехала из Москвы? Неужели ты не получила моего письма?» — писал он, словно заранее считал, что у нее нет и быть не может никаких планов, которые не согласовались бы с его, Николая, планами.
«Почему неожиданно? — возмущалась Аня. — Разве моя поездка не могла быть заранее продумана и решена? Видимо, он считает, что после его отъезда я должна посыпать голову пеплом, сидеть и ждать его писем и поступать так, как захочет он!» Она вернулась к началу письма. «Дорогая моя Аня!» Моя! Самоуверенный чалдон! Конечно, он не сомневался, что, получив письмо, она побежит его встречать. Дальше он расписывал, как трудно ему живется в Академгородке, и как он тем не менее много и хорошо работает, и как скучает без нее, и как надеялся, что увидит ее в Москве. В конце стояло суховатое «целую, помню» и адрес.
Она разорвала письмо на мелкие клочки, встала, прошла по волнорезу в самый конец, откуда ныряли мальчишки, подставила морскому ветру раскрытую ладонь с обрывками бумаги. Они взлетели и мгновенно исчезли — слишком незначительные, чтобы проследить их полет.
Все.
Она вернулась на пляж, легла. Две недели она будет вот так лежать, будет плавать, и больше ничего. Не думать, не вспоминать, не заглядывать вперед…
В Москву она вернулась за несколько дней до начала занятий — так называлась очередная поездка на картошку, и в первый же вечер сгорающая от любопытства Ленка осталась у нее ночевать.
Они лежали, как в детстве, прижавшись друг к другу, и Аня шепотом рассказывала все, что случилось с ней со дня»отъезда Лены, все, без утайки, может быть, только чуть-чуть приукрашивая портрет Андрея.
— Ты что, влюблена в него? — спросила, выслушав ее, Лена.
— Не знаю.
— Но он тебе нравился?
— Нравился. Ну… не сразу.
— А он красивый? Я что-то из твоих слов не поняла.
— Я и сама не поняла. Кажется, да, и симпатичный. Какое это имеет значение?
— Ань, но ведь ты не любишь его.
— Любишь не любишь — ну что ты мучаешь меня, допрашиваешь! Он меня любил, понимаешь, он! Не я, а он! Ты можешь понять — когда тебя обожают, заботятся, просыпаются с мыслью о тебе, засыпают, считая прожитый день счастьем только потому, что ты была с ним! Если ты к такому привыкла и для тебя подобное элементарно, то для меня — нет!
— Да не шуми ты, ради бога, разбудишь своих, — зашептала Лена. — Что ты сердишься? Просто я хочу понять тебя.
— Ленка, я сама ничего не понимаю. Мне было так плохо, все одно к одному. Потом как под гипнозом, как во сне. Сначала словно наваждение какое-то, потом мои вечные самокопания и угрызения совести, что вот я уеду, а он останется со своей любовью. Понимаешь, он меня спас, как спасают утопающего. Я ему благодарна, и мне было хорошо. И это все.
— М-да, — в задумчивости произнесла Лена, — каково ему сейчас?
— А разве Николая интересовало, каково мне? Он отвел мне в своей жизни роль функции, на том этапе ему было со мной хорошо и в постели, и за письменным столом, и в застолье. А на данном этапе в его графике нет для меня клеточки. Так и Андрей для меня — в нужное время он оказался в нужном месте. Но я не сделала ему ничего плохого. Ладно, хватит обо мне. Что у тебя нового? Как ты?
— Что я? Ташкент, Самарканд, Ереван, Севан, Тбилиси и на закуску, когда уже экзотика и шашлыки из ноздрей лезли, — Пицунда. Мои бескомплексные американские девчонки переспали со всеми представителями братских народов. Особенно с грузинами.
— А ты? — с хитрой улыбкой спросила Аня.
— Ты же знаешь. Идеал моих грез — милый Витя, — пропела Лена на мотив Вертинского. — А когда его нет, я весталка.
— Я знаю. Но мужчины все равно ведь ухаживали за тобой, нет?
— Кто? Группа за экзотикой гонялась, а руководители делегации — брр! — комсомольские деятели, юные карьеристы, гоняли меня в хвост и в гриву, словно я не переводчица, а прислуга за все: переведи, принеси, помоги, подай, приходи в номер…
— Да что ты! — перебила ее Аня.
— Представь себе. Я, дура, сначала не усекла, решила, что возникла срочная проблема. Прихожу в номер, а там парочка деятелей, эдакое быдло комсомольское, нажравшиеся сидят и мне предлагают выпить коньячку. Очень просто: хочешь за границу — давай дружить, и все будет прекрасно.
— Я бы не поверила такому, если бы это рассказал кто другой, — проговорила Аня.
— Я и сама сразу не врубилась, хотя текст был предельно понятный и циничный. Ну и я им сказала!
Аня засмеялась.
— Чего ты смеешься? — удивилась Лена.
— Мне кажется, я там присутствовала. — Аня хохотала, не в состоянии сдержаться и прикрывая рот подушкой.
— Тебе даже рассказывать не надо — ты все про меня знаешь! — И Лена тоже расхохоталась.
Вдруг Аня посерьезнела, спросила:
— Ленка, а они не могут тебе напакостить через институтский комитет комсомола? Не боишься?
— Знаешь, если я стану работать переводчиком и бояться каждой швали, мне придется прыгать из одной постели в другую. Пусть они меня боятся — у них ни специальности, ни мозгов, один фиктивный диплом и должность, с которой можно слететь. А я и на частных уроках проживу, — с такой агрессивностью ответила Ленка, что Аня удивилась.
— Ну и черт с ними. Расскажи, как Витька?
— Он меня встретил, повез к себе, и мы три дня никуда не выходили из его квартиры, опустошили полный холодильник. — И Ленка потянулась по-кошачьи.
— Представляю… Они затихли.
— А соловьи пели? — спросила сонно Лена.
— Где? — не поняла Аня.
— Ну там, на реке, вечером…
— Какие же соловьи в начале августа?
— А кто? Лягушки?
— Дурочка. Цикады пели…
— И не холодно голышом ночью?
— Нет.
— Счастливая… Знаешь, Наташка опять провалилась.
— Куда на этот раз? — поинтересовалась вяло Аня.
— Я уже запуталась. Кажется, она в Щукинское сдавала.
— И что?
— Говорит, только блатные прошли, сплошные актерские дети.
— Бедная наша Сара Бернар… Спим?
— Спим.
Они снова замолчали.
— Ты вспоминала его в Мисхоре?
— Угу…
— И никого у тебя там не было?
— Что я тебе, Мессалина?
— Ты же сама сказала когда-то, что у тебя спурт впереди.
