Поначалу Аня спокойно выслушивала ее «втыки» за свой не соответствующий стандарту школы джинсовый туалет, а когда подобные беседы стали слишком частыми и унизительными, она с улыбкой заявила:
— У нас с вами не совпадают вкусы, а времена, когда вкус начальника становится эталоном, прошли.
Понимая, что уволить молодого специалиста по существующему положению нельзя, директор при первом же удобном случае вынесла Ане выговор. Отношения остались напряженными.
Лена, которая работала в крупной фирме и была далека от школьной мышиной возни, посоветовала:
— Плюнь. Она просто завидует твоей популярности у школьников.
В майский праздничный день забежала Деля и пригласила на новоселье.
Ее непризнанный гений с началом перестройки, когда русский авангард получил выход за границу, начал выставляться. Вначале в разных подвалах, потом участвовал в нашумевшей выставке в профкоме художников на Грузинской, после чего его засыпали предложениями разные посредники. Оказалось, что копившееся десятилетиями в России новое искусство и есть то, чего ждали все коллекционеры мира. Даже самые примитивные, с точки зрения Ани, работы выставлялись в престижных салонах, не говоря уже о полотнах такого действительно любопытного художника, как Делин Платон. Сам он категорически отказывался от любых поездок за рубеж, сидел в своем полуподвале, работал, пил водку и ругательски ругал всех подряд — художников, критиков и покупателей.
Он выгодно продал через посредника два десятка своих картин, получил хорошие деньги, купил небольшую двухкомнатную квартиру и в том же доме, в цокольном этаже оборудовал мастерскую.
Деля переехала туда вместе с ним, хотя брак они не стали регистрировать — она об этом не заикалась, а Платон считал, что художник должен быть свободен от всего на свете, в том числе и от обязательств.
Лена, Аня и Наташа сложились и пошли покупать всякие хозяйственные мелочи, которыми наверняка не успела обзавестись Деля. Они выбирали, спорили, долго рассматривали каждую вещь, раздражая тем продавщицу, но сами получали удовольствие.
Когда все было куплено и уложено в большую картонную коробку, они поймали частника, погрузили коробки в машину, сели сами и объяснили, куда ехать.
Дом оказался вполне приличным шестиэтажным довоенным сооружением, утопающим в зелени полудвора, то есть того, что было раньше двором и имело чугунную ограду с воротами, а теперь, после того как зачем-то убрали ворота и частично и ограду, превратилось скорее в большой палисад.
Гостей, кроме них, не предвиделось: и это радовало, так давно не встречались вместе и хотелось посидеть и потрепаться всласть.
Деля надела новое, купленное ради такого торжественного дня платье. Волосы она уложила явно в парикмахерской, и хотя прическа сама по себе считалась и модной, и красивой, на Делиной голове она смотрелась нелепым и чужеродным образованием. Она не сводила испуганных глаз с Платона — ему не нравилось ни платье, ни прическа, ни даже то, что Деля наготовила так много всякой вкусной еды, удивив, впрочем, своими кулинарными способностями подруг. Гениальный художник проповедовал аскетизм во всем, что не касалось выпивки. Перепробовав все по порядку, похвалив каждое блюдо, Наташка извинилась, объяснив, что занята вечером в спектакле, и умчалась. Платон к концу обеда как-то помягчел, подобрел к девочкам, а потом, уже совсем признав своими, предложил спуститься в мастерскую. Деля осталась убирать со стола.
На мольберте стояла почти законченная картина, которую он писал по заказу. Еще одна стояла в углу.
— Ничего не осталось, — развел он руками, — берут прямо с колес, — и повел их в другой конец мастерской, где показал небольшие, с тетрадный лист холсты Дели.
Картины привлекали мастерством и главное — настроением, которое присутствовало и в натюрмортах, и в пейзажах. Казалось, что можно выразить в натюрморте, мертвой, натуре, но Деля тем не менее в каждом из них рассказывала о себе, о своем восприятии мира, и мир этот был чистым и радостным, словно не знала она ни однообразных будней со старенькой бабушкой, ни ежедневных возлияний Платона.
— Вот настоящий реализм, — определил Платон, — уж вы мне поверьте… — В его словах слышалась гордость за Делю. — Сейчас слово «реализм» стало ругательным.
— Ругательным? — удивилась Лена.
— Ну-у… рисовать не всякий умеет, здесь талант нужен, проще ругать.
Они поднялись в квартиру. Деля догадывалась, что Платон покажет ее работы, и напряженно ждала. Аня расцеловала ее, поздравила:
— Умничка ты наша.
Лена тоже поцеловала и сказала:
— Я другого и не ждала.
Когда девочки собрались уходить, Платон вышел в другую комнату.
— Он что, спать пошел? — спросила Лена.
— Что ты, он спит самое большее пять часов в сутки, — ответила Деля сокрушенно. — Он для вас специально приготовил…
Вернулся Платон с двумя небольшими холстами на подрамниках, протянул подругам:
— Простите, что без рамы… не успел. Для них багет нужен узкий. Белый…
Во дворе девушек облаял серый пуделек.
— Какая прелесть! — воскликнула Лена. Аня промолчала — маленькие собаки не вызывали у нее восторга.
— Как зовут такое очарование? — продолжала восхищаться Лена.
— Полли. — К ним подошел хозяин пуделя. — Нас зовут Полли. — Хозяин разглядел Лену и немедленно принялся заигрывать с ней: — А как зовут девушку, ты спросила, Полли?
Голос показался Ане очень знакомым, но вспомнить она не смогла и спросила первое, что пришло в голову, — просто чтобы услышать голос еще раз:
— Это пудель?
— Боже мой, девушка, конечно же пудель, только редкой породы.
— А вы, Олег Иванович, тоже редкой породы, — узнала Аня хозяина собаки. — Обещали позвонить и исчезли совсем.
— Аня? — Олег Иванович в вечернем полумраке всматривался в ее лицо. — Аня, волейболистка! Вот так встреча! — Он взял ее за руку, потряс, заулыбался: — Рад, очень рад вас видеть.
— Познакомьтесь, моя подруга Лена. Лена протянула ему руку.
— Аня мне много рассказывала о вас, о той съемке.
— Да-а… — протянул он, как бы впервые за все годы вспоминая тот летний день, — сколько воды утекло… Хорошее было время.
Он произнес эти слова так, словно и у него в том прошедшем лете осталось что-то дорогое, неповторимое.
Ане захотелось прямо сейчас рассказать ему про Андрея, про Натку, потому что хоть и был он знаком с ними всего каких-то два-три дня, но он их видел, говорил с ними. Ведь для Лены они были почти абстракцией — только Анины рассказы и фото бедного Андрея, а Олег Иванович — живой свидетель последних дней Андрея.
— Помните, Олег Иванович, Андрея, бригадира, с которым мы вам стройку показывали?
— Как же, как же, вы еще тогда такой блестящий исторический комментарий добавили к его рассказу.
— Он погиб.
— Погиб? Почему?
В его нелепом вопросе Аня услышала и растерянность, и сожаление, и искренность, и тогда она рассказала ему, как провожал ее Андрей, как разбился, как покончила с жизнью Натка…
— Это я виновата, он разбился из-за меня, — жестко заключила свой рассказ Аня.
Олег Иванович внимательно посмотрел ей в глаза, словно мгновенно понял все, и спросил:
— И все прошедшие годы вы живете с таким грузом на душе?
