собрании, очень интересная женщина, — шёпотом сказала она дочке, прикрыв ладонью микрофон. — Иди на кухню, поешь.
Марина села за стол, но есть не стала.
«Ну вот, и аппетит пропал, это уже совсем серьёзно, — с горькой улыбкой сказала она сама себе. — Впрочем, так мне и надо».
Вчера Марина опустила в почтовый ящик письмо в длинном голубом конверте. Сначала думала отправить эсэмэску, но потом решила, что это будет слишком примитивно и буднично, что только обычному письму можно доверить свои самые сокровенные чувства, свою главную тайну.
Стыд и смущение испытывала она, вновь и вновь перечитывая очередной вариант. Десятки исписанных и перечёркнутых страниц скомканными валялись на полу. В конце концов, она написала очень короткую записку, состоящую всего из трёх слов: «Я люблю тебя!» — и подписалась: «Марина».
«Сегодня письмо уже у него, — с ужасом подумала Марина. — Что же я наделала?! Надежд, конечно, никаких. Он красивый, спортсмен, гитарист. В него все девчонки влюблены. Да и он ко многим неравнодушен, только, естественно, не ко мне. Вон Машка Гоголева, например, так та просто счастливая ходит. И за одной партой с ним сидит, и часто домой вместе из школы, и пару раз её танцевать приглашал. Ну, конечно — она вон какая красивая. Ноги длиннющие, глаза зелёные, одевается что надо». Марина вздохнула и с неприязнью посмотрела на себя в зеркало.
Вошла мама. Похлопала ее по плечу и внимательно посмотрела дочке в глаза:
— Мариш, что-то не так, маленький? Может, расскажешь? Мама, гляди, и поможет.
— Всё о’кей, мам. Мне никто не звонил? — Марина старалась говорить бодрым тоном.
— При мне никто. Я, правда, часок с Останиной проговорила. Нашли много общих знакомых, и, вообще, очень интеллигентная и приятная женщина. А, интересно, Влад её как? Ничего парень?
— Ничего, боевой мальчишка. Мам, а раньше мне никто не звонил?
— Да никто не звонил, говорю тебе. Я с работы часа три назад пришла, посмотрела на автоответчик. Нет, никто не звонил. Собирайся, нам к пяти в парикмахерскую. Быстренько, а то опоздаем. Мне же ещё к семи в театр!
Антон, наконец, нашёл патроны. Именно те, что ему были нужны, — двенадцатый калибр, заправленный картечью, — хоть на медведя иди.
— Ну и на том тебе, любимый мой папочка, спасибо, — криво улыбнулся Антон.
Старую, оставшуюся от отца двустволку он прикрепил ручными тисками к спинке стула. К спусковому курку крепко привязал капроновую гитарную струну. Патрон мягко и плотно вошёл в ствол, щёлкнул затвор.
Всё было готово. Антон, в белой новой рубашке, в своём любимом синем, в голубую полоску галстуке, сел в скрипящее от старости кресло, стоящее рядом с телефонной тумбочкой, и, повернув стул, направил на себя ствол ружья. Увы, высоты не хватало — тёмное отверстие целилось в живот, а Антон хотел прямо в сердце. Обвёл взглядом комнату и на полке увидел любимый томик Пушкина.
Открыв книжку, Антон сверху в углу прочёл знакомую надпись: «Антону Тенину, на добрую память!» — и подпись: «Николай Николаевич — Плебей», а ниже аршинными, косыми буквами красным карандашом: «Козлы не пройдут!!!»
Антон хорошо помнил происхождение этого томика и этой надписи.
Года два назад, когда ещё мама была жива, к ним, в восьмой «А», директриса привела маленького, тощенького мужчину неопределённого возраста в обтягивающем тщедушное тело кожаном костюме и с явно подкрашенными губками.
— Это Владлен Витальевич, — представила его ученикам директриса. — Он доцент института социологических исследований и сегодня проведёт анкетирование в вашем классе. Это очень важная научная работа, в которой заинтересована и наша школа, и поэтому очень прошу вас отнестись к анкетированию серьёзно, — и директриса с достоинством удалилась.
— Ну что ж, здравствуйте, ребятки, и давайте познакомимся. Вообще-то я не Витальевич, а Викарьевич, но зовите меня просто Владлен, — тоненьким голоском пропищал доцент. — Итак, я сейчас раздам вам анкетки, там тридцать простых вопросиков. Ваша задачка подробно и точно, без стеснения и шалостей, ответить на эти вопросики. Всем всё ясненько? Прекрасно! Тогда поехали, ребятки. Ну, кто поможет мне раздать анкетки? Я бы попросил тебя, мальчик. — И Викарьевич указал на Антона.
Антон, пожав плечами на давно забытое «мальчик», быстро раздал классу анкеты и сел на своё место.
— Спасибо, милый, — пропищал Викарьевич, подошёл к Антону и пожал ему руку. Рукопожатие было столь длительным и крепким, что Антон не без труда высвободил ладонь из потной и цепкой пятерни.
Анкета представляла собой хаотический набор совершенно не связанных между собой и достаточно безграмотно сформулированных вопросов. Какой-то винегрет из политики, искусства, спорта и даже секса. Расхаживая по классу от одной парты к другой, Викарьевич иногда комментировал ответы. Когда он остановился около Марины, Антон напряг слух.
— Вопрос номер девять «Самый лучший подарок для вас?» — пищал Викарьевич. — Так, интересно. О!!! Белые розы! Очень хорошо, девушка, очень хорошо! — И Викарьевич пошёл дальше. Антон увидел, как покраснела Марина, и возненавидел настырного социолога всей душой.
Больше Антон не вслушивался в его писк и взялся за перо. На первую половину вопросов он отвечал серьёзно и спокойно. Не кривя душой, написал, что лучшим подарком для него был бы томик Пушкина, издания Сытина. А на вопросы: «Твой любимый поэт?» и «Твой любимый писатель?» — без колебаний оба раза проставил: «А. С. Пушкин».
Но, чем ближе к концу анкеты, тем Антон больше и больше начинал раздражаться. Когда оставалось всего два вопроса, к его парте подошёл Викарьевич и, касаясь своей острой коленкой ноги Антона, стал внимательно наблюдать за тем, что тот пишет. От доцента тошнотворно пахло смесью пота и женских духов, острая кожаная коленка всё теснее прижималась к ноге Антона.
«Как ты относишься к сексуальным меньшинствам?» — прочёл Антон предпоследний вопрос и, чуть подумав, нарочито крупными буквами, дабы проще было прочесть явно близорукому социологу, написал: «К ним не отношусь. Пошёл вон, козёл вонючий!»
Викарьевич взвизгнул и отчалил на другой конец класса. Последним вопросом, к совершенной уже злости Антона, был: «Любите ли вы Пушкина?»
«Ненавижу!» — написал Антон, бросил анкету на стол Викарьевичу и вышел из класса, громко хлопнув дверью.
Доцент, естественно, нажаловался на Антона Плебею, но, услышав в ответ: «Вот молодец, Антоха», — на следующий же день прислал от имени института свирепое письмо в комитет по образованию.
Вскоре директриса вызвала к себе Антона вместе с мамой. После долгих нравоучений и угроз директриса произнесла фразу: «Мы не можем допустить, чтобы из-за разной бессовестной шпаны срывались прочные связи школы с известнейшим во всём мире институтом», — и в пылу воспитательного процесса даже не заметила, как напряжённо сжались губы и прищурились глаза мамы Антона, как побледнело её лицо.
— Завтра мы на педсовете ещё и поступок Николая Николаевича обсудим, — продолжала разгорячённая директриса. — А вы-то что молчите? Вы же мать! Или что? Вы с сыном согласны?
— Согласна, — еле сдерживая себя, очень тихо сказала мама.
— Почему?! — искренне удивилась директриса.
— По кочану! — неожиданно для Антона отрезала мама. — Пойдём скорее отсюда, Антон!
— Как, по кочану? Кому по кочану? — совсем оторопела директриса.
— Каждому козлу — по кочану, — на этот раз очень спокойно и вежливо уточнила мама и, вытянув Антона из кабинета, так хлопнула дверью, что в директорской приёмной сорвался с гвоздя портрет улыбающегося Дмитрия Анатольевича Медведева и рухнул прямо в аквариум к золотистым, пучеглазым рыбкам.
На последующем педсовете вопрос о поступке Николая Николаевича директриса неожиданно для всех предложила снять с повестки дня. Никто, естественно, не возражал. А спустя несколько дней Антон нашёл у
