меня в душе: «Была же возможность, могли ведь и такого выбрать. Эх, Ольча, Ольча». С тоской посмотрев тогда на Егора, я понял, что эта пара произвела на него прямо противоположное впечатление. Отсев подальше, забившись в угол, Егор весь съежился, ощетинился и с демонстративной неприязнью кидал на них недобрые взгляды. Ну чистый волчонок из того вольера, и все тут!
Так уж случилось, что виделись в коридорах поликлиники мы довольно часто. Я караулил Егора у кабинета физиотерапевта, Инна поджидала Максима у массажного. Однажды разговорились. Пару раз я, к пущему неудовольствию Егора, подвез их домой. Потом у Инны случайно оказался лишний билет на «Вечер романса». У меня в следующий раз, так же случайно, — на «Ледовое шоу». Эти случайности то и дело повторялись, и так длилось около полугода.
Когда же после очередного «разговора» с супругой — естественно, о Егоре — я хлопнул дверью, мое переселение в Иннину уютную трехкомнатную квартиру произошло как дело само собой разумеющееся.
Вот у дверей этой самой квартиры, с минуту назад отпустив такси, я и стою, роясь в карманах Женькиной куртки, разыскивая связку ключей. Уже довольно поздно, и я не хочу будить ни Инну, ни тем более Максима. «Вот и ключи! Надо же, в самом последнем кармане оказались».
Стараясь не шуметь, открываю дверь и неслышно захожу в прихожую — свою, родную. С милым знакомым запахом. Чистенькую, теплую, уютную. Как же я соскучился по дому! По всему, что вижу здесь перед собой. Вот резная тумбочка с телефоном, рядом кожаная банкетка, рогатая вешалка с одеждой. В конце прихожей — дверь к Максу. Спит, наверное, бедолага. Может, все же разбудить? Представляю, что будет! Как заорет на всю квартиру: «Папа!» Максим с первых же дней, как стали жить вместе, называл меня папой. К великой моей радости. Нет, решил так решил: пусть спит.
Чуть левее — ванная комната. Дверь в нее приоткрыта, горит свет, и прямо перед зеркалом, в махровом моем синем халате, подаренном Инной мне на сорокалетие, чистит зубы незнакомый полный мужчина.
«Опоздал! — молнией обожгла мысль. — Все кончено?»
— Нет, вовсе и не кончено, — вытащив изо рта зубную щетку, густым знакомым басом отвечает мужчина. — Я и еще пару раз могу. Скажи только честно: твой первый мог бы так выступить, а? — раздается самодовольный, похотливый смешок.
— Да, Толечка, о покойниках либо хорошо, либо ничего, — слышу самый милый на свете звонкий голос Инны. Моей Инны! По которой я так соскучился и так исстрадался!
— Вот так-то, Иннушка, посему и молчи. — Мужчина волосатой рукой стряхнул и аккуратно поставил в стакан свою зубную щетку рядом с Инниной и электрической щеткой Максима. — Иду, чудо мое ненасытное, иду!
Ночью спал я плохо. По-настоящему отключился лишь под утро, когда за окном уже начинало светать. Звонок в дверь разбудил меня где-то около одиннадцати. Это была Ира. Опять промокшая и продрогшая, с кожаным футляром в посиневших от холода руках.
— Извините, Вадим, я совсем ненадолго, честное слово. — Она нерешительно стояла у порога, стесняясь войти.
— Сейчас, Ира, кофе пить будем, — сказал я, заталкивая ее в квартиру, — тебе черный или со сливками?
— Спасибо. Если можно, со сливками и с сахаром.
Мы прошли на кухню. Кофе получился отменным. Ира плотно сжимала чашку, согревая ладони, и хрустела засохшим овсяным печеньем. Я чередовал глотки крепкой густой «Арабики» с затяжками «Винстона». Все было прекрасно.
— Я узнала. Рейсы — два раза в неделю. Аэрофлотом из Москвы. Лететь двенадцать часов. Завтра подам на визу, через турагентство. Иначе не дадут. В Канаду сейчас строго, одних анкет вот такая куча! Саша… ой, извините, Вадим, вы должны рассказать мне подробно обо всем. Где он жил, где работал, где погиб. Я обязательно везде побываю, похожу по тем улицам, прикоснусь к тем стенам, брошу в воду цветы. Я буду рядом с ним, я прощусь с Женькой, и мне станет спокойнее.
— У тебя есть кто-нибудь, Ира?
— Да, конечно, у меня есть мама, сын и кот Гриша. Я богатая! — Ира достала из пачки сигарету и тоже закурила.
— Нет, Ира, я имею в виду другое…
— Ну, если другое, то тогда вроде и был один. А вроде и не был. Виктором его зовут. Всё звонит, встречается на пути будто бы случайно, иногда на машине подвозит. Джип у него самый навороченный. Говорит, из меня принцессу сделает, Женьку маленького усыновит. Возможно, он и хороший, но… Ну нельзя, Вадим, чтобы Женечка мой в этой поганой коммуналке жил. Нельзя, и все. А после Канады возможностей у меня, если честно, совсем немного останется. Может, и правда, стерпится-слюбится?
Даже не знаю, то ли за окном выглянуло солнце, озарив кухоньку ярким и жизнерадостным светом, а может, дело было вовсе и не в нем, но из славной, доброй, но все-таки обыкновенной девушки Ира неожиданно превратилась в красавицу.
Да, такую мог полюбить друг мой Женька! Мог полюбить и этот почему-то совсем не симпатичный мне Виктор… Мог бы и я.
Привыкшему к иномарке садиться за руль «Лады» — прямо скажу, удовольствие невеликое. Но делать нечего, да и автомобиль, как известно, это не роскошь, а всего лишь средство передвижения. Вот на такой «нероскоши» и отправился я на следующий день в сторону Северного кладбища, дабы почтить память самого себя. День этот был не только «следующим», не только дождливым и промозглым, но, как следовало из траурного объявления в моей теперь уже бывшей приемной, еще и сороковым.
Обычно я довольно долго блуждаю между крестов, памятников, скамеечек да оград в поисках маминой могилки, однако на этот раз нашел ее довольно быстро. Впрочем, немудрено: только около нее и стояла небольшая группа людей. У других могил никого не было.
Не доходя метров пяти, я остановился в тени высокой разлапистой ели. Вряд ли кто мог меня там увидеть. Мне же все было видно превосходно, даже доносились обрывки речей. Говорил мой милый заместитель, промокший и икающий от холода. Не простудился бы, болезный, — завтра ж на Канары лететь.
«…Огромный талант… мы все глубоко… будет не хватать… Слово…ставляется продолжателю дела Анатолию… тольевичу Басову…»
Вот его-то мне надо было послушать непременно!
Не понадобилось даже придвинуться поближе — мощный, рокочущий бас был слышен, наверное, и за пределами Северного кладбища:
— Дорогие Инна и Максим, уважаемые коллеги и друзья! Сегодня, в этот скорбный для всех нас день, мы собрались здесь, чтобы отдать долг памяти нашему незабвенному Александру Сергеевичу Комарову. Я не буду много говорить, потому что вы все прекрасно знали покойного. Страшно говорить о нем в прошедшем времени. Боль утраты не стихает. Напротив, она становится все сильнее и сильнее. Но жизнь продолжается, и вместе мы сумеем преодолеть это страшное горе. Я обещаю тебе, дорогой наш Александр Сергеевич, что дело твое будет в надежных руках, я клянусь, что позабочусь о твоей семье. Спи спокойно. Пусть земля тебе будет прахом. То есть пухом. Прощай!
«Да, семья и дела будут, действительно, в надежных волосатых руках», — подумал я, почему-то вспомнив три зубные щетки в стакане.
Бас отступил назад, крепко взял под локоть Инну, другой рукой обняв за плечи Макса.
Дождь продолжал лить, и никому из присутствующих не надо было стараться выдавливать из себя слезу. Дождь всех уравнял. Даже Бас постоянно утирал платком чернявое, с крупным орлиным носом, круглое лицо. Макс с букетом тюльпанов в руках, насквозь промокший, стоял, понуро опустив свою красивую голову. Выглядел он растерянным, грустным и печальным.
«Бедняга! Что ж Инна зонт-то не захватила? Застудит сына…»
Поодаль о чем-то шептались две не знакомые мне симпатичные девчушки. Им, несомненно, поскорее
