— Ну давай. Замерзнешь, приходи на вахту греться. Я с охранником договорюсь, — и, хлопнув дверью, Мартов направился к парадному входу изящного старинного здания.
Войдя в вестибюль, Мартов протянул руку вахтеру:
— Здравствуйте, я Мартов, Александр Сергеевич. Уж извините, но немного побеспокоим. Васильев, ваш директор, должен был предупредить, что сегодня мы у вас гости. Надеюсь, правда, на часок, не более. Сегодня ведь выходной — мы одни у вас?
— Нет, еще мальчишки из хора будут, — посмотрев в замусоленный журнал, доложил вахтер. — У них перед Есенинскими днями последние репетиции. Но они хлопцы неплохие, думаю, вам не помешают.
— Ну, Есенин — это святое. Да и с хлопцами вашими мы уживемся. Вот, кстати, возьмите мой список, — Мартов передал вахтеру лист бумаги, — так что хор, члены комиссии и всё. Более никого пропускать не надо. Договорились?
Получив в ответ утвердительный кивок вахтера, Мартов направился по широкому центральному коридору в сторону кабинета директора Капеллы, в котором и должно состояться выездное заседание комиссии по помилованию Санкт-Петербурга.
Откуда-то спереди донеслась знакомая с детства песня. Тонкие мальчишеские голоса звучали, может быть, не совсем стройно, но очень мелодично, нежно и искренне:
С каждым шагом звуки песни становились все мощнее и громче, ребячьи голоса крепчали и пронзительным эхом отражались от мраморных стен и колонн:
Не дойдя нескольких метров до кабинета директора, Мартов заглянул в приоткрытую дверь небольшого репетиционного зала. Десятка два мальчишек возраста десяти — двенадцати лет были так увлечены пением, что не заметили Мартова. Не заметил его и невысокий молодой человек в очках, по всей видимости руководитель хора.
— Не буду мешать, да и время, увы, поджимает, — взглянул на часы Мартов и, с явным сожалением прикрыв дверь, направился к директорскому кабинету.
Ему хотелось прийти сегодня первым. Немного передохнуть перед заседанием, собраться с мыслями, полистать еще раз дела. Но дверь в кабинет директора уже была приоткрыта.
В кабинете Елена Александровна вешала в шкаф свою модную шубку. На все заседания она всегда приходила первой, никому не опередить — что значит учительская привычка!
— Здравствуйте, любезнейшая! — подчеркнуто уважительно приветствовал ее Мартов и галантно поцеловал ручку. — Снег сегодня особенный какой-то, а, Еленочка Александровна, не как всегда, не могу только название ему подобрать. Вертится в голове. Но и морозище знатный… Чудная песня, не правда ли?
Стуча ботинками, чтобы согреться, Мартов подошел к двери и приоткрыл ее:
разлились по директорскому кабинету неокрепшие мальчишеские голоса.
— Да, Елена Александровна, я сегодня, пожалуй, не одну, а сразу обе ноги отморозил…
— Здесь же нам все приготовили! — спохватилась Елена Александровна. — Давайте-ка, Александр Сергеевич, я чайничек поставлю, сразу согреетесь!
Она подошла к сервировочному столику, загремела чашками. Время от времени учительница вспоминала о том, что она единственная женщина в комиссии и, стало быть, еще и заботливая хозяйка.
— С преогромнейшим удовольствием, но, пожалуй, чуть позже, — поблагодарил Мартов, садясь за директорское кресло и раскладывая бумаги.
не покидала директорского кабинета задушевная песня.
Елена Александровна подошла к двери и плотно ее закрыла. Песня стихла, но ненадолго. Старинные напольные часы пробили пять раз, и при последнем их ударе тяжелая дубовая дверь вновь со скрипом открылась, и вошел Ротиков.
— Всех присутствующих — с искренним депутатским приветом! — Ротиков быстро разделся и плотно закрыл дверь.
— Здравствуйте, Ротиков! — ответил на приветствие Мартов. — А вы молодец. Знаю, точность — вежливость королей, но никогда не думал, что и депутатов тоже.
— Это у меня с тех пор, когда я еще следователем работал. Там без точности нельзя. Мы же закон вершили, а не размышляли, как бы кого от ответственности увести. Ну что, открываем заседание?
Елена Александровна поставила в центр стола бронзовую фигурку богини правосудия. Это талисман комиссии, его кто-то принес на первое заседание, и с тех пор бронзовая дама постоянно путешествует вслед за комиссией.
— Итак, господа члены комиссии по помилованию, кворум у нас с вами — шесть человек. — Голос у Елены Александровны стал сухим, официальным. Чувствовалось, что говорит педагог с немалым стажем, ответственный секретарь комиссии по помилованию! — Пока присутствуют, увы, только трое: Мартов, Ротиков и я.
— Считайте, что четверо. Чмо тоже тут. Мы вместе пришли. Он по пути в туалет заскочил. Перекуривает, — сообщил Ротиков.
— Кто заскочил? Ты, в смысле, вы это о ком? — удивилась Елена Александровна.
— О ком, о ком? — очень похоже сымитировал даму Ротиков. — О представителе нашей ненаглядной местной власти. Смердин, что ли? Или, как он предпочитает себя величать, Смертин. Ну, бюрократ наш.
— А при чем здесь это… даже произносить не хочется, — поморщилась Елена Александровна.
— Чмо? Чего же здесь непонятного, — на полном серьезе продолжил Ротиков. — Чмо — это чиновник муниципального образования. Важная очень птица. А вот и сам. Да не волнуйтесь вы, он все равно ничего, кроме футбола своего, не слышит.
Обычно дверь во всю мощь старинных петель скрипела так, что охранник на вахте порой просыпался в холодном поту, на этот раз открылась бесшумно, пропустив в кабинет финальные аккорды есенинской
