песни и импозантного, холеного, при тонких усиках и в очках мужчину. На его лысеющей голове красовались огромные наушники. Провод от них скрывался в кармане пиджака.
— Здравствуйте, мои дорогие, — чуть сдвинув наушники, приветствовал присутствующих Смердин, — выручаю вот вас. На самом деле, мне Леночка утром позвонила, мол, кворум под сомнением, ну и я, как человек сознательный, к вам двинул. А планировал ведь весь вечер на своем четвероногом друге провести — на диване в смысле, у телевизора. Сегодня же таких два матча подряд! Так что вы уж меня тоже выручайте. Дайте хотя бы по радио послушать. А голосовать я буду. Вот увижу, что уважаемый председатель наш драгоценнейшую ручку свою поднимает, и я свою подниму. На самом деле, я Мартову доверяю. У нас с ним всегда мнения совпадают, да, Александр Сергеевич? — Дружески похлопав Мартова по плечу, Смердин направился в самый дальний и темный угол кабинета. Там он удобно расположился на широком старинном кресле, поправил на голове наушники и затих.
— Совпадают, совпадают, — не слишком любезно проворчал Мартов, — ладно, чего уж там. Давайте зарегистрируемся!
— Странно, что Артиста нет, — Мартов первым расписался в протоколе, — Васильев в командировке, спасибо, кабинет вон какой предоставил. Батюшка наш, отец Петр, звонил, отпросился — Рождество на носу. Леонтьев — тот вообще никогда не ходит…
— Ну а Кактус Семен Алексеевич, — подхватила Елена Александровна, — тот всегда опаздывает. Сейчас будет… А вот и он!
Старинная массивная дверь, пронзительно заскрипев, вновь чуть приоткрылась, но в проеме появился вовсе не Кактус, а голова вахтера:
— Александр Сергеевич, там вас какая-то женщина спрашивает. Говорит, по очень важному делу. Не могли бы к вахте подойти?
Мартов прислушался, но по ту сторону дверей было тихо. «Либо закончили репетицию, либо перерыв», — решил он.
— Хорошо, я сейчас. Время есть, все равно начать заседание не можем.
— Куда это он? — опять сдвинул на голове наушник Смердин. — Курить, что ли? Тогда и я с ним. Скоро вернусь. У нас на самом деле с председателем много общего, — закончил он, покидая кабинет.
— Ушли, слава богу! — Ротиков осмотрелся. — Никого? Тогда, драгоценная моя Ленка, лично для тебя вместо категорического депутатского привета поцелуй, но столь же категорический!
Поцелуй оказался довольно жарким и долгим.
— Слушай, хватит! — Елена Александровна попыталась вырваться из цепких объятий Ротикова. — Нашел время и место. Не надо! Кому говорят! Вдруг кто войдет!
— Ладно. Не будем выдавать секреты секретаря, — согласился Ротиков, все еще не выпуская даму из рук.
— Ответственного секретаря! — игриво уточнила она.
— Тем более! — подыграл Ротиков. — Ну что, Ленка, сегодня как договаривались? Отмилуем в темпе и… А то всю неделю в режиме ожидания. С фазендой-то все в порядке?
Из маленького нагрудного кармашка Елена Александровна достала золотистый ключик и бросила его Ротикову:
— Держи! Режимный ты наш.
— Ах ты ключик мой золотой! — наигранно возрадовался Ротиков. — Буратино доволен! Побыстрее только мороку бы эту закончить — и вперед на мины. Сколько дел сегодня? Надеюсь, немного?
— Кричи ура, Буратино. Одно! Вот оно — одно-единственное! — Елена Александровна продемонстрировала Ротикову белую папку с тесемочками.
— Ура, ура, ура нашему секретарю, — беря в руки папку, вновь возрадовался Ротиков. — Ух, ты — аж Есенин! Классик! Зато один! Как там у него? Гаянэ ты моя, Гаянэ!!! Или… ну, как там у него, а, Ленка?
— «Может, думает обо мне… Шаганэ ты моя, Шаганэ», — продекламировала Елена Александровна, — эх, Ротиков, Ротиков! Хорошо хоть не Гюльчатай! Слушай. Отцепись. Кому говорю — отце-пи-и-сь.
Вернувшись в вестибюль, Мартов увидел на небольшом кожаном диванчике немолодую скромно одетую женщину. Рядом постукивал ногу об ногу (в вестибюле, конечно же, было теплее, чем на улице, но все одно зябко) мальчик-подросток лет тринадцати-четырнадцати.
«Знакомое лицо у мальчишки. Пожалуй, из хора. Точно, там я его и видел», — подумал Мартов.
— Извините, пожалуйста, Александр Сергеевич, что побеспокоила. Я Есенина, Татьяна… в смысле Татьяна Николаевна, — голос у женщины очень тихий и печальный, — вы сегодня рассматриваете дело моего сына, Володи. Я очень вас прошу, разрешите мне присутствовать на заседании… если, конечно, это не запрещено… очень вас прошу!
— Татьяна???..
— Николаевна…
— Извините, Татьяна Николаевна, но вы сами себе и ответили. По закону посторонние не могут участвовать в работе комиссии. Как исключение, мы иногда встречаемся с родственниками осужденных, но стараемся это делать не при рассмотрении прошения… Вы что-то хотели рассказать членам комиссии, не так ли?
— Да, Александр Сергеевич, мне есть что сказать. И если вы разрешите мне это сделать, то комиссия поймет, что я и есть тот самый исключительный случай. Поверьте мне, и помогите. Я немного займу времени, пять минут, не больше. Обещаю!
И без того болезненное лицо женщины стало совсем бледным. Казалось — она на грани обморока.
— Ну хорошо, хорошо, Татьяна Николаевна. Ради бога, успокойтесь! — Мартов взял под руку женщину. — Пойдемте, там, у кабинета директора, есть стул, на нем немного и посидите, а я попробую договориться с членами комиссии. Может, вам воды дать?
— Спасибо. Не надо воды. Мне уже легче. Сама дойду, не беспокойтесь. Дорогу знаю. Еще раз спасибо! — Женщина высвободила руку и довольно твердой походкой направилась в сторону директорского кабинета.
— Вы уж извините меня, сказали никого не пускать, вот я вас и вызвал. А народ-то у вас не шибко собирается, — в руках у вахтера листок со списком комиссии. С галочками на этом списке действительно было негусто.
— Да, с явкой у нас сегодня не ахти. А извиняться не за что. Правильно, что пригласили. Не зря, видимо, женщина в такой мороз сюда тащилась. Как не выслушать… Но больше никого!
— Александр Сергеевич, можно вас спросить, — услышал он за спиной мальчишеский голос.
— Ну что ж, давай спрашивай, — чуть посомневавшись, разрешил Мартов.
— Я Сергей, брат Володи. Можно и мне с мамой на комиссию пройти? Я много чего знаю по делу Вовки. И вам сразу все ясно будет. Вы меня послушаете и примете правильное решение. Можно, а, Александр Сергеевич? — Голос мальчика дрожал, глаза с надеждой смотрели на Мартова.
— Нет, Сережа. Нельзя! Ты, как я понимаю, хочешь брату своему помочь, верно?
— Да, Александр Николаевич. Вовка очень хороший, и он ни в чем не виноват. Ему помочь надо.
— Вот видишь. Помочь надо! Мне, Сергей, и так от комиссии за маму твою попадет, а если еще и ты… будет только хуже. Притом Володе твоему в первую очередь. Я это точно знаю. Поверь мне, Так что, друг, извини!
— Я вам верю. Меня хормейстер домой отпустил, так можно я вам позвоню хотя бы, Александр Сергеевич? Скажете только — помиловали или не помиловали, и все. Ну, пожалуйста, Александр Сергеевич, — голос мальчика задрожал еще сильнее.
— Милует, Серега, Президент. А комиссия только рекомендует ему, какое решение принять… мы обычно на заседании телефоны отключаем, чтобы не отвлекали… Даже не знаю. — Мартов на мгновение задумался и, уже обращаясь к вахтеру, спросил: — Как ему позвонить? У нас там телефон вообще-то есть, я как-то и не посмотрел?
— Есть телефон. А звонки все одно через меня. По-другому никак. Этой самой штуковиной я и переключаю, — указал на небольшой железный ящичек вахтер.
— Вот и отлично! С Сережей переговорю, а больше ни с кем соединять не надо. Ни с кем!
