— Здравствуйте, здравствуйте, драгоценные мои! Вот я тут! С вами! Теперь и слышите, и видите. Чего ещё надо? Понюхать хотите? Извольте. Нюхайте. Марганцовка, гипс и Шанель «Эгоист платиновый» называется. Устроит? Так что начинайте. А то Маркиз надолго не отпустил.
— Да, пора открывать заседание, — согласился Мартов, — прошу отключить мобильники. И не будем нарушать традицию. Давайте отвлечемся от дел суетных, настроимся на работу, тяжёлую и ответственную. Человеческие судьбы впереди. Ошибаться нельзя. Объявляю минуту тишины.
Все замолчали, чтя давно самими же установленный ритуал. Мартов, прикрыв глаза рукой, думал о чем-то своем. Кактус около тумбочки с граммофоном увлеченно перебирал старинные пластинки. Ротиков небрежно перелистывал документы, бросая красноречивые взгляды в сторону секретаря. Елена Александровна взглядов этих не замечала. Она украдкой крестилась.
Пауза близилась к завершению, но Семен Алексеевич неожиданно для всех прервал тишину:
— Минуточку, минуточку, Александр Сергеевич. Смотрите, что я нашел, — он поднял в руке пластинку в старинном футляре. — Это Сергей Есенин!!! Одну минутку, господа, всего лишь одну минутку! Голос самого поэта. Разрешите? — И, не дождавшись ответа, Семен Алексеевич установил на покрытый зеленым сукном диск пластинку и завел ручкой граммофон.
Из широкой медной трубы старинного граммофона на весь директорский кабинет разлился неожиданно мощный и энергичный голос Есенина:
Члены комиссии вначале были обескуражены поступком Кактуса — ранее такого никогда не случалась — минута тишины есть минута тишины. Но постепенно необычная манера чтения, проникновенные строки и какое-то новое для всех ощущение, будто бы Есенин находится здесь, в кабинете музея, и сейчас будет вместе с комиссией решать судьбу своего не менее несчастного однофамильца, сделали свое дело. Кактус был прощен. Точнее — помилован.
— Да, прямо скажу, необычное у нас сегодня заседание. Очень даже необычное! — подвел черту под проступком Кактуса Мартов.
Елена Александровна тоже хотела что-то сказать, но вместо этого встала, подошла к Кактусу и молча чмокнула его в затылок. К явному неудовольствию Ротикова.
— Итак, — открыл заседание Мартов, — сегодня на заседание комиссии по помилованию выносится один вопрос. Рассмотрение прошения о помиловании осужденного Есенина Владимира Михайловича. Есть изменения, дополнения к повестке? Нет изменений и дополнений. Так, кто у нас сегодня докладывать по делу будет? Давайте вы, Ротиков, сегодня ваша очередь.
Елена Александровна передала Ротикову довольно пухлую белую папку с тесемочками, и тот, с минуту полистав документы, начал:
— Из дела следует: Есенин Владимир Михайлович, осужден по статьям номер… такой-то, такой-то… за умышленное убийство из хулиганских побуждений и нанесение легких телесных повреждений некоему Красавину Н. А.… Так, дальше все неинтересно… ага, вот: по показаниям потерпевшего Красавина Н. А., Есенин В. М. сам пришел на место преступления в квартиру потерпевшего… так, что еще… вот… в качестве орудия преступления Есенин В. М. использовал пистолет потерпевшего.
— Заметьте — поднял вверх палец Мартов, — пистолет потерпевшего!!!
Увидев руку Мартова, Смердин вновь тревожно заерзал в кресле, чуть подумал и неуверенно проголосовал «за».
— Тьфу ты, — вновь сплюнул Ротиков и продолжил: — Пистолет системы «макаров» 1950 года выпуска, так… дальше не столь важно… Вот итог — данные баллистической экспертизы, многочисленные следственные эксперименты, опросы свидетелей и показания потерпевшего Красавина Н. А. однозначно свидетельствуют о совершении данного преступления именно Есениным В. М. Результаты экспертиз и прочие материалы прилагаются. Есенин В. М. был арестован в результате следственно-розыскных мероприятий у себя дома, по адресу… Так… Сопротивления при аресте не оказал… Вот, пожалуй, по делу и всё…
— Так, а теперь… где же у нас «ХодатАйство осУжденного»? — Ротиков вынул все документы из папки и начал их перебирать, пытаясь отыскать прошение о помиловании.
— Да, я тоже очень люблю русского языка, — радостно провозгласил Артист, доставая из пакета очередную бутылку пива, — ходатАйство осУжденного, отнЕсенного к возбУжденному. Блеск и тоска одновременно. Спасибо хоть Виктору! По дороге пивка вот прихватили. Хоть с этим полный кайф.
— Я имею право продолжить? Александр Сергеевич, — Ротиков оставался серьезен, — нет, вы уж если председатель комиссии, то и председательствуйте, пожалуйста.
— Продолжайте, Ротиков, — посерьезнел и Мартов, — мы вас слушаем…
— Благодарствую! Ну, ходатАйство… хода-та-йство, короче прошение, оно понятно, о чём, — просит освободить из мест лишения свободы. Нового тут ничего наш Есенин не изобрёл… Из характеристики… Предоставлена, кстати, первой подростковой колонией, — Ротиков многозначительно поднял палец: — Заметьте! Та самая, с заложниками…
Увидев поднятую руку Ротикова, Смердин внимательно посмотрел на Мартова, опять подумал и изрек:
— Коллеги, на самом деле я «против».
— Тьфу ты! Опять Чмо не туда! — не сдержался Ротиков. — Так, значит — русский, не женат, мама, брат четырнадцати лет. Отношения с родственниками поддерживает. Так… принимает участие в самодеятельности.
— Но это все они принимают, — махнул рукой Кактус.
— Много читает, — продолжал занудно зачитывать Ротиков, — любит поэзию, отношения строит… Дальше опять лирика… Вот и итог: колония не поддерживает ходатАйство, извините, ходатайство…
Артист громко и выразительно хмыкнул, глядя прямо на Ротикова.
— …ну прошение, в смысле, в связи с наличием неснятого дисциплинарного взыскания. Всё, — вздохнув с облегчением, закончил доклад Ротиков.
— Вот видите — не поддерживает! — разливая чай, подчеркнула Елена Александровна. — А в деле что-нибудь сказано — за что взыскание?
— Нет, — вновь полистал документы Ротиков. — Дата только. И всё. Совсем недавно схлопотал.
— Ну вот, что я вам говорила!
— Я врачу колонии звонил, — взял слово Кактус. — Знакомы мы, вместе учились когда-то. Так вот — у Есенина была попытка самоубийства. Хорошо, успели парня из петли вытащить. Еле откачали. Ну и, естественно, начались проверки. Кучу нашли всякого. И изъяны в воспитательной работе, и неуставные отношения, и лекарства просрочены, и на кухне подворовывали… В общем, спасибо нашему Есенину, руководству — три выговора, одно несоответствие.
— Да, какая уж тут поддержка прошения! — покачал головой председатель.
— И правильно! — согласился Ротиков. — Есенину вашему, что чужие жизни, что своя, — одна цена — копейка… Убийца, да ещё и никуда не пригодный, слабый, безвольный человек.
— Маяковский, Фадеев, Цветаева… Сергей Есенин тот же, — помахал томиком поэта Мартов, — в конце концов, что, тоже слабаки?
Выехав на своей коляске в центр кабинета, Артист тряхнул богатой шевелюрой и с пафосом, присущим профессиональному чтецу, продекламировал:
