– Федор Петрович! – окликнул я его. – Да что они там в самом-то деле!
Он даже не повернул головы.
– Это ты о немцах?
– О штабе корпуса. Об этом их приказе.
– А!.. Это я нарочно велел тебе доложить. Чтоб ты в курсе был, если придется отвечать.
– За что отвечать?
– Не знаю. Так они говорят.
Я только выругался да развел руками.
– Вот и я так думаю, – согласился Озеров. И перевел разговор на другое: – О сто девяностом что-то не слыхать. Послать бы кого навстречу поторопить…
Через минуту адъютант на мотоцикле помчался к лесу, что раскинулся в семи километрах от нас, навстречу 190-му полку.
– Хорошо бы хоть часа через три иметь его на месте! – вздохнул Озеров.
– Почему именно через три?
– Потому, что начнут охватывать. Вот сейчас, чувствую, в центре чуть полегчало. Теперь они на флангах нажмут. – Комдив взглянул на часы. – Вот только танки что-то не появляются…
Танки не замедлили появиться. Помню, это было около шести часов, потому что именно в шесть еще раз позвонили из штаба корпуса и сообщили, что началась война. Эта новость нас уже не поразила. Гораздо сильнее поразило нас известие, что германская авиация бомбила Киев, Одессу, Минск, Каунас…[55]
В небе снова появились самолеты с черно-белыми крестами на плоскостях и, разворачиваясь, заходили для бомбежки артиллерийских позиций. И вскоре все впереди потонуло в дыму, в пламени, в грохоте. Там умирала первая линия обороны. Едва ли кто-нибудь ушел оттуда живым. Бой перекинулся на вторую линию. Наш НП оказался в самом пекле, а скоро мы и вовсе покинули его…
Люди потеряли счет немецким атакам. Говорили, их было двенадцать в этот день… Мне казалось, идет одна сплошная и непрерывная атака, которая никогда не кончится. Или кончится вместе с нашей жизнью…
Уже все скаты холмов, берега речушки, наши, теперь уже захваченные немцами, окопы первой и второй линий были завалены телами мертвых, когда неприятелю наконец удалось прорвать оборону.
Кажется, именно в этот момент пришел первый приказ отступить… Я помчался на «эмке» к одному из флангов 142-го полка, чтобы выяснить возможность отхода. Как раз к моему приезду гитлеровцы заняли один из хуторов и вышибли оттуда наш батальон.
Капитан С. С. Митрофанов сидел на земле посреди своего изрядно поредевшего войска.
– Сдал хутор, – сообщил он сокрушенно. – Сейчас возьмем обратно.
– Отходить надо, Митрофанов, – сказал я. – Есть приказ.
– Как это «отходить»? Почему?
Он замотал головой, точно силясь сообразить, не сошел ли он с ума; не ослышался ли, оглохнув от пальбы и грохота. Я положил ему руку на плечо.
– Очень просто. Приказ штаба корпуса. Ничего ведь не поделаешь.
– Не может быть такого приказа! Не может быть, чтоб у кого-нибудь язык повернулся отдать такой приказ. Сейчас отдохну и возьму хутор обратно.
Мне не удалось убедить этого, обычно кроткого, исполнительного комбата…
Через несколько минут Митрофанов собрал остатки своего батальона, пошел на хутор и взял его ценой собственной жизни.
Позже я осознал правоту погибшего: его исступленный порыв остановил немцев на час или около этого, они затоптались на месте. Ценой своей жизни капитан Митрофанов выиграл для нас время. И этого-то времени не хватало немцам, чтобы завершить охват 142-го полка.
Этого резерва немцы не могли ожидать. Несколько часов назад их летчики разбомбили в щепы опустевшие лагеря в Козлово-Руде и на том сочли дело законченным, а дивизию – оставшейся без резерва. Неожиданный ввод свежего полка, стремительный бросок и удар в центре заставил их стянуть сюда свои силы и несколько разжать клещи. Атаки немцев захлебнулись, а местами им самим пришлось перейти к обороне. Мы знали, что это ненадолго, однако за это время смогли начать организованный отход…
Тот день, самый длинный в году, показался нам годом – день без отдыха, без еды, в грохоте и огне. Мы мечтали как о спасении: скорее бы вечер! Ведь не так это просто – уйти, оставить оборону под непрерывным и все усиливающимся артиллерийским огнем и бомбардировкой с воздуха… Сражались батальоны, роты, группки людей, сведенные вместе прихотливым движением боя. Командиры выводили их постепенно, выбирая время и место, где отход мог бы остаться незамеченным для противника и не принес бы особого ущерба дивизии…
Бой кончался. Небольшие группы прикрывали отход.
За спиной у нас догорали хутора…
К ночи далеко позади остались грозные сооружения укрепленного района – доты, капониры, бетонированные площадки для тяжелых орудий. Орудия там так и не успели поставить, так и не пришли уровские войска (то есть войска укрепрайонов. – А. О.),
Немцы не преследовали нас. В первые недели и месяцы они воевали днем… Впоследствии им пришлось воевать и ночью. Но тогда, в ту первую ночь, темнота была нашей союзницей.
Мы шли всю ночь и весь день и только в середине следующего дня, едва передвигая ноги, увидели тяжелые форты и стены Каунаса… В знойном мареве расплывался над городскими крышами дым, чадили не потушенные пожары. Мы не знали, что сталось с нашими семьями после первой бомбежки, не знали, цел ли мост через широкий Неман или нам придется переправляться на подручных средствах…
Не доходя несколько километров до Каунаса, мы увидели сожженный разбитый аэродром…
Воспоминания замполита 5-й стрелковой дивизии полкового комиссара Петра Васильевича Севастьянова дают яркую и правдивую картину происходившего близ границы на рассвете и в течение дня 22 июня 1941 г. Причем в них нет никакой путаницы в том, кто как себя вел и из-за кого в частях и подразделениях не было боеприпасов. Все кристально ясно: никаких предателей-генералов, которые якобы мечтали на блюдечке поднести Гитлеру советские территории, никаких пьяниц и раздолбаев – начальников артснабжения, из-за чьей халатности в части якобы не завезли снаряды, патроны и бензин. Это
А вот комдив Озеров и полковой комиссар Севастьянов не выполнили приказ командования – оставили снаряды и патроны и дали бой напавшему на нашу страну врагу, да еще какой! Приведенные отрывки из воспоминаний генерал-майора П. В. Севастьянова убедительно показывают, какой отпор могли получить немецко-фашистские войска по всей советско-германской границе, несмотря на десятки причин, которыми объясняют катастрофу 22 июня в своих научных исторических статьях и самодеятельных версиях многие современные авторы.
Но из рассказа Севастьянова вырисовывается главная причина, так упорно скрываемая много лет от детей и внуков тех, кто погиб, пропал без вести, был ранен, попал в плен и в окружение или с боями отступал в те страшные дни, – от нас с вами!
С. М. Борзунов, полковник в отставке, член Союза писателей СССР c 1973 г.:
