…Уже шел июнь 1941 года. Наша 32-я тяжелая танковая дивизия 4-го мехкорпуса 6-й армии Киевского Особого военного округа только еще формировалась. Ее полки дислоцировались вблизи западной границы, начиная от Перемышля и до Равы-Русской. Командование дивизии, пограничники и пехотинцы 99-й стрелковой дивизии с тревогой наблюдали, как по ту сторону реки Сан с каждым днем становилось все больше немецких войск.
Полковник Е. Г. Пушкин, командир дивизии, несмотря на запрет высшего командования, под предлогом обкатки новой техники и танков КВ и ИС, а также для слаженности танковых экипажей решил провести дивизионные тактические учения. С этой целью в ночь на 20 июня в дивизии была объявлена боевая тревога.
В отличие от других подобных она отличалась тем, что командному и политическому составу предписывалось взять с собой так называемые тревожные чемоданы. Стало ясно: возможно, предстоят бои. Семейные командиры прощались с женами и детьми, я же стал собираться. Вместе с походным чемоданом взял с собой подаренную в минувшем году командующим округом генералом армии Г. К. Жуковым гармошку, в карман гимнастерки положил фотографию отца, участника Первой мировой войны, кавалера Георгиевского креста и медали «За храбрость», погибшего под Воронежем в годы Гражданской войны… Так для меня началась война…
Хотя по должности я был литературным сотрудником редакции дивизионной газеты, меня на время учений назначили заместителем командира по политической части одного из танковых подразделений. Хорошей тренировкой это оказалось на будущее…
В ночь на 22 июня наша танковая рота и группа десантников расположились на опушке леса недалеко от знаменитой крепости Перемышль и реки Сан.
На мою долю выпала дополнительная обязанность – дежурить у телефона. Так что спать мне не довелось. Как же прекрасно было то последнее мирное летнее утро! Над головой простиралось изумрудно- голубое небо, на разные голоса щебетали птицы, где-то на старой сосне усердно стучал дятел.
И вдруг утреннюю тишину расколола артиллерийская канонада, залаяли минометы, по всей границе разразилась ружейно-пулеметная стрельба. В небе появилась армада фашистских самолетов. Так
Маршал артиллерии Н. Д. Яковлев:
…Назначение начальником ГАУ[56] было довольно почетным повышением, но очень уж неожиданным. Ведь всю свою службу до этого я прошел строевым артиллеристом и к вопросам, входящим в круг деятельности ГАУ, почти никакого отношения не имел. Кроме, пожалуй, лишь того, что артиллерийское снабжение округа имело двойное подчинение. С одной стороны, в округе – мне, как начальнику артиллерии, с другой – ГАУ.
…Артиллерия Киевского Особого военного округа по состоянию боеготовности в 1940 году вышла на первое место в артиллерии РККА. Этим я не мог не гордиться. И вот теперь, в преддверии неизбежной войны, мне приходилось оставлять строевую артиллерийскую службу. Уходить от повседневной заботы о ней, менять привычное и знакомое дело на малоизвестное. И это меня беспокоило…
К 19 июня (1941 г. – А. О.) я уже закончил сдачу дел своему преемнику и почти на ходу распрощался с теперь уже бывшими сослуживцами. На ходу потому, что штаб округа и его управления в эти дни как раз получили распоряжение о передислокации в Тернополь и спешно свертывали работу в Киеве.
21 июня около 14 часов приехал в Москву. Буквально через час уже представлялся наркому обороны Маршалу Советского Союза С. К. Тимошенко. В кабинете наркома как раз находился начальник Генштаба генерал армии Г. К. Жуков. Мы тепло поздоровались. Но С. К. Тимошенко не дал нам времени на разговоры. Лаконично предложил с понедельника, то есть с 23 июня, начать принимать дела от бывшего начальника ГАУ Маршала Советского Союза Г. И. Кулика. А уже затем снова явиться к нему для получения дальнейших указаний.
Во время нашей короткой беседы из Риги как раз позвонил командующий войсками Прибалтийского военного округа генерал Ф. И. Кузнецов. Нарком довольно строго спросил его, правда ли, что им, Кузнецовым, отдано распоряжение о введении затемнения в Риге. И на утвердительный ответ распорядился отменить его.
Здесь интереснее даже не то, что нарком распорядился отменить введение затемнения в Риге – он в этот день все отменял, что могло немцев «спровоцировать», – а то, что из пяти западных военных округов ввели затемнение только лишь в ПрибОВО! На взгляд автора, причина этого в том, что именно ПрибОВО находится ближе всего к Англии и в момент начала Великой транспортной операции с 20 июня он мог подвергнуться атаке английской авиации. Любопытно отметить, что единственным местом, где до начала войны все-таки успели ввести затемнение, был Севастополь, тоже военно-морская база, подвергшаяся, по мнению автора, 22 июня 1941 г. налету английских бомбардировщиков.
…Продолжения этого телефонного разговора я уже не слышал, так как вышел из кабинета наркома и из его приемной позвонил Г. И. Кулику. Тот согласился начать сдачу дел с понедельника, а пока предложил к 20 часам приехать в ГАУ и неофициально поприсутствовать на совещании, связанном с испытаниями взрывателей к зенитным снарядам.
На совещании собралось около 30 человек военных и гражданских лиц. Для меня все на нем было ново. Примостившись в углу кабинета, я с недоумением осматривал непривычные штатские пиджаки среди гимнастерок военных. И это можно было понять, ведь за моими плечами было почти двадцать пять лет армейской службы с ее известным порядком и формой обращения. А здесь…
Г. И. Кулик почему-то ни с кем меня не познакомил. То ли потому, что, являясь заместителем наркома обороны и Маршалом Советского Союза, не счел удобным это сделать. Ведь он-то, видимо, хорошо понимал, что сдает должность начальника ГАУ вопреки своему желанию. И кому! Какому-то малоизвестному генералу из войск!
Поэтому, вероятно, и счел, что ему не к лицу рекомендовать такого преемника. Но это, как говорится, было его дело. Важно, что я все-таки присутствовал на данном совещании.
Г. И. Кулик вел совещание с заметной нервозностью, но высказывался крайне самоуверенно, вероятно надеясь, что авторитет его суждений обязан подкрепляться высоким служебным положением и званием маршала.
Слушая путаное выступление Г. И. Кулика, я с горечью вспоминал слышанное однажды: что он все же пользуется определенным доверием в правительстве, и прежде всего у И. В. Сталина, который почему-то считал Г. И. Кулика военачальником, способным на решение даже оперативных вопросов. И думалось: неужели никто из подчиненных бывшего начальника ГАУ не нашел в себе смелости раньше, чем это уже сделано, раскрыть глаза руководству на полную некомпетентность Г. И. Кулика на занимаемом им высоком посту?
Но тут же утешил себя: а все-таки нашлись смелые люди! Справедливость-то восторжествовала!
Была уже глубокая ночь, а совещание все продолжалось. Теперь высказывались военные и гражданские инженеры. Первые давали свои оценки взрывателям, вторые – свои. Спорили подчас довольно остро. Г. И. Кулик не вмешивался, сидел молча, с безразличным выражением на лице. Я тоже вскоре потерял в потоке жарких слов нить обсуждения, да честно говоря, мне, в общем-то, и не была известна суть дела. К тому же и просто устал.
Так проспорили до начала четвертого утра 22 июня. А вскоре последовал звонок по «кремлевке». Кулик взял трубку, бросил в нее несколько непонятных фраз. Со слегка побледневшим лицом положил ее на рычаги и жестом позвал меня в соседнюю комнату. Здесь торопливо сказал, что немцы напали на наши приграничные войска и населенные пункты, его срочно вызывают в ЦК, так что мне теперь самому надо будет вступать в должность начальника ГАУ. И действительно, Г. И. Кулик тотчас же закрыл совещание и уехал.
Я остался один в кабинете начальника ГАУ. Стал думать, что же мне теперь делать, с чего начинать. Никого из личного состава в управлении, кроме дежурных, не было. Между тем за окнами светало, и, если принять во внимание сказанное Куликом, шла война. А телефоны молчат. Позвонил сам наркому, затем – начальнику Генштаба. Попробовал связаться с Н. Ф. Ватутиным, Г. К. Маландиным.
Словом, со всеми, кого знал по работе в КОВО. Все в ЦК. Что же делать? И почему
