теплоходные мужички с биноклями на пузах. я стоял на палубе рядом с ними — смеялся и дрожал от счастья. громко клялся бакенам и берегам что поступлю в институт водного транспорта в город горький. сочинял июньские поэмы про себя и теплоходную девочку. на краю танцующей кормы подпевал феям лета из группы ‘комбинация’ — и песне ‘вояж’. лучшее что может произойти — с нами в нашей жизни — это если нас посадят на пассажирский или на грузовой теплоход и пустят по рекам на как можно дольше.
в вазонах венчающих фасады старинных зданий — смерть и готовность к смерти. плюс любовь к россии. особенно много вазонов в уржуме. и в целом в кировской области. многие здешние вазоны стоят разбиты. и смерть с готовностью и с любовью густо-густо сочатся в головы.
женщина бывает без трусиков. мужчина бывает без трусов. есть ведь разница?
одна половина диска здоровья — желтая. другая синяя. валентин стелит газету на неровный деревянный пол — укладывает на нее диск. желтой стороной кверху — так радостнее. комната узкая как пенал. диск лежит между диваном и шкафом. впереди — окно. оно раскрыто. у окна — стол с проигрывателем. валентин опускает иглу на пластинку — и встает на диск. песня называется kohtalon tango — танго судьбы. музыка унто мононена. слова сауво пухтилы. поет эйно грoн. когда-то король финского танго. в песне два куплета и два припева. валентин — молодой мужчина с несколько тревожным лицом. под небыстрые правильные ритмы танго судьбы он поворачивается на диске то в одну то в другую сторону. отталкивается от шкафа под длинный красивый проигрыш между куплетом и припевом. и врывается в припев — долго долго крутясь на диске — поднимая вверх руки — чтобы не удариться об углы комнаты.
красные пластиковые столики — над столиками красные зонты — вокруг них красные кресла — в шашлычной города нн — на верхневолжской набережной — были огорожены металлическим фигурным заборчиком. эта ограда в высоту меньше метра. в сумерках июля стелился дым. горели огни повсюду. и по верхневолжской — и по нижневолжской набережным — и с террас между ними — и с дальних дебаркадеров-кафе — и с чкаловской лестницы брызгали довольные пестрые крики. гудели танцами теплоходы. мигали бакены. в шашлычной не было места — и мы туда не пошли — остались сидеть на поребрике — под липами — полуобернувшись к волге. нам было хорошо видно как по внешнему периметру ограды шашлычной двигалась пожилая тетенька. медленно-медленно. она внимательно заглядывала в лицо каждому сидящему мужчине и твердила с короткими паузами: гад гад гад… всем без исключения. к ужасу мужчин — и их ослепительно белых спутниц. каждому раз по тридцать. почему-то тетеньку никто не гнал — ни хозяева ни посетители — и она продолжала свое движение от столика к столику. минут за пятнадцать обошла всю шашлычную и исчезла.
что-то сильно мешало виктору в левом ботинке — уже третью или четвертую зиму. но как всякий умный и деликатный мужчина — к тому же чудесный фотограф и художник — он с большим отчуждением относился к собственной обуви — и старался не обращать внимания на легкое неудобство при ходьбе. он прав: мало того что обувь всегда нас запугивает — она еще чудовищно дорого стоит. разваливается внезапно — и вот пожалуйста: трать теперь непредусмотренные деньги на эту дрянь. в обуви гнездится страх смерти. он зацеловывает наши живые ноги. покусывает и жжет их. однако в начале этого необычно теплого января — во время луж — ботинки стали сильно пропускать воду — и виктору все же пришлось набравшись мужества туда заглянуть. он позвал ларису — свою жену — чтобы было не так тревожно. оба вышли в коридор и склонились над ботинками виктора. лариса сказала мужу: их давно пора выбросить. виктор ответил: да — они меня замучили — они в один выход рвут хорошие крепкие носки. лариса сказала: а где одна стелька? виктор ответил: не знаю. а она была? это был как раз левый ботинок — в котором мешало. там и впрямь чего-то не хватало — и проступала решетка. виктор засунул в ботинок руку — и сказал испуганно: лара — там что-то есть. потянул — и вытащил отвратительную черную стельку — сказать правильнее отвратительное черное нечто — неизвестное время назад сбившееся в гармошку и сползшее в носок. стелька была гаже некуда. в трещинах вся — в дырах — лысая и в песке. виктор поднес ее к глазам. лариса сказала: ну ты даешь — витя. у тебя что нет денег? выкини этот ужас. как ты ходил-то вообще? виктор вдруг посветлел и начал смеяться. лариса тоже улыбнулась — действительно ведь смешно. виктор сказал сквозь смех: я не могу ее выкинуть — дорогая лара. ты знаешь что это? это моя душа. удивительно похоже… лариса фыркнула: ты что серьезно? ты оставишь ее себе? тогда сделай так — чтобы я никогда не видела твою эту мерзкую душу. подальше ее куда-нибудь убери. смеялись они уже вместе. они были давно знакомы. и быстро досмеялись до того что сидящий на полу виктор засунул руку своей ларе под подол — а она протяжно отозвалась. они не скоро вернулись в комнату — так и шуршали в тесноте коридора — попирая ногами ботиночный страх. что же касается души виктора — она висит в его мастерской прямо на люстре. виктор утверждает что она помогает ему работать и жить.
рыба — королева в химии любви. волшебница-королева. это отлично известно. уже один ее вид в магазине или на рынках — замороженный и несчастный — будоражит фантазию тела. искристые эротические абзацы о том что творится с хмурыми бабами — енисейскими или вычегодскими — поевшими к примеру окуневой ухи писали в серьезных трактатах еще дореволюционные этнографы. различный беспозвоночный морской народ — из тех что умнее чем люди — навроде головоногих — еще более сильные королевы и короли: однако им сложнее вскарабкаться на наши вятские столы — поэтому здесь о них мы говорить не будем. некоторая хищная речная и любая морская рыба съеденная желательно в сыром виде обратится в фонтаны и фейерверки — которые ворвутся в нашу спальную комнату — или настигнут нас на пути за обоями в хозяйственный магазин. обои тогда мы бросаем в урну — и бежим в ближайшую сирень, в ближайший подъезд если очень холодно. ихтиотерапия — большая наука — которая должна быть создана. ведь рыба лечит любую болезнь. купить вот хотя бы замученного морского окуня на кировском рынке — такого красного с большими глазищами. рыбины сразу четыре. почистить — и с кем-нибудь съесть: вот и до самого утра праздник! вот и победа над усталостью, над сомнением! или принести в гости к подруге в пакете пару замороженных тунцов. пока они оттаивают — можно поговорить если есть о чем — или посмотреть телевизор. постоянно забегать в кухню — пальцами тыкать в стальные тунцовые спины. и наконец-то вскочить на них полуоттаявших верхом и начать кружиться по комнатам — со скоростью этих самых красивых и самых удачливых пловцов — целуясь до крови — разбивая плафоны — разбрасывая одежду. можно пропарить жирного терпуга в импровизированной пароварке — и провалиться в душистый густой разврат — опустив жалюзи, задернув занавески — не успев как следует отмыть терпужиные руки — заскрипеть в терпуговом клею! можно в самом начале зимы наесться оранжево-матовой семги — разбавляя ее пожар квашеной капустой смешанной с журавиной-клюквой. и после всю первую половину зимы лепиться друг с другом в хорошо проветриваемой комнате. другую же половину — спать: склеившись до весны.
я сижу за письменным столом. справа от меня стоит стакан пива — слева стакан кваса. ноги в фотографической ванне наполненной шишками. не закрывая глаза я вижу прошедший год: в правом от меня стакане массандровский сурож. в левом — отвар шиповника. шишки под ногами те же. до чего же я — радостная картина: ухватился за жизнь четырьмя конечностями — и сижу. улыбаюсь — даже подмигиваю. продавщице из ‘культтоваров’ при повороте на вятские поляны — ангелу-силуэту на кресте с маковки уржумской пожарной церкви.
и знамя его надо мной — любовь.
