– Все это я понимаю. Но я хочу знать, какое у вас о ней мнение?
– Да, конечно, у меня есть мнение. Миша говорит, что у меня должно быть свое мнение, и я, конечно, с ним согласна… Извините, я, кажется, отвлеклась… Хорошее у меня мнение об Элле. Очень хорошее.
– Вы дружите?
– Да, дружим. Перезваниваемся. Они к нам иногда приезжают. Мы с ней, бывает, до утра болтаем. Вино пьем, болтаем.
– В прошлый раз ночью вы пили коньяк.
– Когда в прошлый раз?.. А-а, когда Вадима убили… Да, мы пили коньяк. Только не подумайте, что мы его поминали…
– А вы что, пили коньяк после того, как его убили?
– Нет, конечно… Мы пили коньяк еще до того, как он появился.
– Где он появился?
– Ну, в гостевой дом к нам пришел. Мы сидели в уютной компании, я с Мишей, Элла с Леонидом Артемьевичем… Ну, с Леней… Он почти в два раза старше меня, я его долго Леонидом Артемьевичем называла, а потом он сказал, что можно просто Леня…
– А кто с вами в уютной компании сидел, Леонид Артемьевич или Леня? – в шутку спросил Круча.
Но Наташа восприняла этот вопрос всерьез. И даже задумалась. Но вот улыбка тронула ее губы, и она пригрозила ему пальчиком:
– Какой вы хитрый, товарищ полковник! Запутать меня хотите?
– Нет, не хочу. Просто я знаю, что Ковальского с вами не было.
Он хорошо помнил, что на журнальном столике в каминном зале гостевого дома стояло всего три бокала.
– Не было?.. Да, не было. Он сразу же ушел спать… Когда мы в дом пришли, Леня уже на ногах не стоял. Кажется, Миша и Женя на руках его тащили… Да, да, Элла еще ругалась. Он никакой был, а ей раздевать его пришлось…
– А в одежде нельзя было его оставить?
– Можно. Только он бы на следующий день на нее надулся. Он на Эллу никогда не ругается. Ну, почти. Но если надуется, неделю может не разговаривать. Он должен ощущать ее заботу, иначе будет обижаться, как дитя, у которого отняли любимую игрушку. Ну, мужчины – они все такие. Думаете, мой Миша лучше? Ну, может, чуточку лучше…
– Значит, вы отправили Ковальского спать, а сами сели пить коньяк?
– Ну да. Миша до этого выпил много, но ему казалось, что мало. Ну, вы знаете, как это бывает…
– Коньяк вы пили втроем.
– Ну да… Миша выпил пару рюмок и ушел спать, а мы с Эллой остались. Мы почти не пили, так, по чуть-чуть…
– О своем, о женском говорили?
– Ну да, о том о самом, – улыбнулась Наташа.
– И долго вы сидели?
– А пока Вадим не пришел.
– Когда он к вам пришел?
– Ну, я когда в нашу с Мишей комнату пришла, на часах двадцать минут второго было. А Вадим с нами минут пять был. Значит, где-то в час пятнадцать пришел, ну, я так думаю…
– Всего пять минут с вами был?
– Ну, он-то хотел больше, но Элла не захотела его терпеть. Молча поднялась и ушла.
– Демонстративная акция протеста?
– Что-то вроде того.
– И отчего же такая немилость?
– Немилость… Миша тоже однажды у меня в немилость попал. Ты, говорит, приложи язык к железной трубе, знаешь, говорит, такая приятная прохлада. А мороз – двадцать градусов. Язык намертво к этой железяке прилип, с мясом отдирать пришлось. Он у меня целый месяц без горячего потом ходил… О чем это я? Да, наверное, Вадим в немилость впал… Чем-то разозлил Эллу.
– Чем?
– Ну, не знаю…
– Может, сказал ей что-то не то.
– Ну, может быть… Он такой, он мог…
– Какой такой?
– Самовлюбленный. Напыщенный. Самовлюбленный напыщенный болван. Он всерьез думает, что земля вокруг него вращается… Неприятный тип.
– Я слышал, женщины от него без ума.
– Ну да, он красавчик, женщины таких любят…
– Вы говорили с Эллой о нем?
– Когда? Тогда, в тот вечер, или вообще?
– Ну, и тогда, и вообще.
– Тогда говорили, а до этого нет, не говорили. Элла Вадима только вот у Жени в первый раз увидела. Как-то раньше не пересекалась с ним…
– Значит, в тот последний для него вечер говорили.
– Да, говорили… Ну, пока Миша спать не ушел, не говорили. А потом говорили.
– И какого мнения о нем была Элла?
– Да что там за пять минут скажешь.
– Значит, Миша ушел спать в начале второго? – подсчитал Круча.
– Да нет, он почти сразу ушел… Он ведь такой же, как Леня, ему тоже перинку подстелить надо. Нет, разделся он, слава богу, сам. Но кровать я разбирала… Я минут через двадцать спустилась в зал, смотрю, никого нет.
Муравлева не стала объяснять, чем она занималась с мужем целых двадцать минут, но так никто ее к этому и не принуждал.
– Я думала, Элла к себе пошла, – продолжала она, – собралась уже уходить, слышу, дверь открывается. Ну, с улицы. Элла заходит, вся такая красивая. Ты где, спрашиваю, была? Да прогуляться перед сном, отвечает, ходила… Давай, говорю, коньячку выпьем, для согрева. Ну, мы и согрелись немного. А потом Вадим появился… Я хоть и под градусом была, но все помню…
– А до этого Элла что про него говорила?
– Да ничего такого. Просто козлом назвала.
– Ни с того ни с сего козлом назвала?
– Почему ни с того ни с сего? Вадима увидела и козлом его назвала. Тихо сказала, сквозь зубы, он даже не слышал. Но ушла она громко. Как будто он чем-то ее обидел.
– Чем он мог ее обидеть?
– Да я хотела спросить. Думала, утром спрошу, а утром Эллы уже не было. Они с Леней ночью уехали. Резко собрались и уехали.
– А когда ночью, во сколько?
– Да вы знаете, я вам этого не скажу. Мы с Мишей уже спали. Я сквозь сон слышала, как Леня на Эллу кричал.
– Ковальский кричал на свою жену?
– Ну да. Она однажды пах ему выбрила. Назло. Он тогда в хлам набрался, а она ему там все выбрила. Так он на нее за это наорал.
– Когда он на нее накричал? – терпеливо спросил Круча, прекрасно понимая, что это было в отдаленном прошлом.
В показаниях Муравлевой было много сумбура, но и зерна истины из них тоже проклевывались. И давали пищу для размышлений. Возможно, Элла назначила Вадиму свидание под луной, а тот не пришел. Она обиделась на него, вернулась в дом и, когда он появился, демонстративно ушла, выражая свое недовольство. Но, может быть, Вадим смог выманить Эллу из своей улитки, увлечь на пруд, в шашлычную
