заносил в компьютер данные паспорта, пока тетка анализировала мое легкое дыхание.
– Follow me! – приказал хрупкий.
Я повиновалась. Мы вышли в коридор, он впереди, за мной – юноша. Меня вели под конвоем.
Мы шли куда-то в глубь здания. Наверное, ведут на допрос. Открылась железная дверь, меня подтолкнули вперед… Мама! Я не хочу…
Я не хотела, но дверь захлопнулась у меня за спиной. Это была камера. Койка, железный стол, умывальник, окно. Все.
Удавиться я не успела. И разрыдаться тоже. Дверь опять открылась, и вошла женщина в голубой жандармской рубашке. И вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ… Не полицейские они, а жандармы, душители русской свободы!
Тетка забрала туфли, и я осталась босиком на холодном полу. Потом пробежалась пальцами по всему телу – мерзкие холодные прикосновения. Заставила раздеться, осмотрела одежду, прощупала швы. Взяла сумку, порылась – вынула зажигалку, сигареты оставила. Ушла. А мне пришлось напяливать на себя поруганную одежду – брюки, майка казались еще грязнее тех, что были в багажнике. Те были испачканы всего лишь кровью и потом, а эти – замараны прикосновениями чужих рук, принадлежащих людям, подозревающим меня в преступлении.
Я сидела и смотрела в окно в тупом оцепенении.
Я не думала, что это конец карьеры, шенгенской визы и вообще жизни, хотя тени этих мыслей витали в голове. Просто думала, какой тонкий край – от моего вчерашнего легкого существования, в котором, как мне казалось, так много несчастий и несправедливостей, до этого момента, за которым ничего дальше не просматривалось. И что сегодня ночью, пока я мчалась по дороге, я была счастлива. И даже в больнице, возле носилок, на которых умира… надеюсь, он жив… на которых корчился от боли Аркадий, тоже.
Я вздрогнула – дверь камеры с лязгом отворилась.
Вошел Цербер. Выдал мне пакет с флизелиновыми шлепками, похожими на те, что дают в салоне красоты. Что-то буркнул.
Я сама себе перевела:
– Арестованная Борисова, на выход, руки за спину!
И по собственной инициативе заложила руки – не хватало еще наручников.
Меня привели в тот же кабинет, где нас уже ждал Хрупкий. Он сидел за компьютером. Хрупкий заговорил на английском – примерно так же, как говорила я. Видимо, поэтому мы понимали друг друга.
– Let’s speak English. The translator is on his way.
– Да не вопрос. Let’s do it.
Вопросы были стандартные. Вопросы допроса.
Борисова Алена, гражданство – Россия, профессия – журналист, резиденция во Франции – вилла «Ливия», Канны, цель визита – здесь я споткнулась… Что говорить? Саша же просил не выдавать, что мы знакомы.
– Я пишу о моде, – сказала я.
– Так это бизнес-визит? У вас же каникулы in Russia, – оживился он, думая, что поймал.
– My work is my pleasure.
Он выстукивал на компьютере – записывал показания. Потом пошли вопросы по существу:
– Где вы были в 4.40 утра?
– Ехала в машине, кар.
– Где вы взяли машину?
– For rent. Еврокар.
– Кто был за рулем?
– Я, – странный вопрос, а кто же еще.
– Вы управляли автомобилем Bentley?
«Бентли»? Какой такой «Бентли»?
– No, ноу Bentley! Май кар из «Рено».
– Renault? – Хрупкий замолчал, поднял голову от клавиш. Потом опять ожесточенно застучал по клавиатуре.
– Почему вы поехали по дороге вдоль моря, а не по autoroute?
– Просто так, посмотреть, to look around, I’m a tourist.
Хрупкий вышел. И я опять осталась наедине с Цербером.
Я ему явно не нравилась. А может, ему все русские не нравились. Может, у них кампания развернута против наших. Предвыборный пиар. Прохоров сидит на нарах в Куршевеле, мы с Канторовичем здесь. Боже мой, вчера я обсуждала арест Прохорова, а теперь сама сижу тут, мотаю срок. Канторович, Прохоров, Борисова – вот они, нарушители спокойствия французских буржуа. Мне, между прочим, обидно. Ну, парни, понятно, но я-то что здесь делаю? Вот мое обычное счастье – оказаться не вовремя в ненужном месте. Подумала и устыдилась своих мыслей – а если бы я не наткнулась на них? Может, Аркадия уже бы не было на свете.
Время опять тянулось. Медленно, вяло, страшно.
