— Я обращаюсь к вам от имени тех, которые уже начинают порывать всяческие отношения с так называемым обществом и вскоре схватят настоящего врага — буржуазию, с которой не имеют и не хотят иметь ничего общего.
— Кто же это? Где находятся эти общественные слои?
— Вы узнаете об этом очень скоро! — ответил Ульянов, и его не видели больше на собраниях кружков петербургских социал-демократов.
Его поведение возмущало их, ведь они слышали, что он называет их «жаворонками буржуазного либерализма». Они могли бы забыть о дерзком приволжском марксисте, если бы не ряд произведений этого загадочного человека.
Это были так называемые «желтые тетради», выполненные на гектографе, но становившиеся все более известными и популярными.
Написанные простым, даже простецким, живым, отлично подчеркивающим основную мысль стилем, они не могли быть причислены к литературным или научным произведениям. Они были подобны строгим и гневным произведениям фанатичных отцов церкви, папской булле, преисполненные уверенности в собственной безошибочности, подкупали смелостью революционного подхода.
Одновременно автор «желтых тетрадей» язвил, высмеивал либералов и социалистов «в мундирах», бросал на них тень подозрений, лишал привлекательности, которой они пользовались в среде неграмотных и не имеющих собственного суждения о людях рабочих.
Социал-демократы, как некогда народники, почувствовали в Ульянове сильного противника, хищного и хитрого тигра, который умеет нападать с разных сторон, всегда неожиданно и со всей силой.
Владимир тем временем путешествовал по России, останавливаясь в фабричных городах. Там он знакомился с рабочими, в компании которых не столько говорил, сколько внимательно, спокойно слушал. Однако, уезжая, он услышал от рабочих сакраментальную фразу:
— Мы не признаем государства, общества, закона, церкви и нравственности, нам не нужна ничья помощь! Мы являемся силой и в кровавой борьбе по собственному желанию, совместными силами добудем свободу и справедливость, как мы ее понимаем!
В этот период Владимир познакомился с двумя достаточно неглупыми рабочими — Бабушкиным и Шалдуновым, вместе с которыми втягивал в организацию других рабочих, писал листовки и брошюры, внедрял их в среду трудового пролетариата, сея тем самым первые зерна беспощадной борьбы со всем обществом.
В Петербурге, преподавая в рабочих кружках социологию, читая и комментируя Маркса и знаменитый «коммунистический манифест», он еще больше расспрашивал, слушал и думал о пробуждающейся к действию душе людей бездомных, неуверенных в завтрашнем дне, никем не защищаемых и безнаказанно эксплуатируемых.
В одном из кружков, организованном в фабричном районе Петербурга — Охте, он познакомился с работницей из фабрики Торнтона.
Красивую, рослую девушку с выгоревшими прядями, большой грудью и смелыми глазами звали Настя.
Ульянов, сжимая ее маленькую, но твердую ладонь, вспомнил про Настьку из Кукушкино, избиваемую пьяным отцом, обманутую господским сынком и убитую деревенской знахаркой.
— Эту-то лишь бы кто не обидит! — подумал он, глядя с улыбкой на работницу. — Решительная и отважная девушка. Не позволит обвести себя вокруг пальца!
В тот вечер он обсудил с Эрфутскую программу. Рабочие слушали сосредоточенно, а он, акцентируя, как всегда, слова, повторял наиболее важные пункты и пытался пробудить в слушателях стремление к проявлению воли и действия.
Он не чувствовал себя спокойно. Его раздражало присутствие пышущей молодостью, естественной силой и горячей кровью красавицы Насти. Он невольно и все чаще задерживал на ней свой взгляд, искал ее зрачки, а в них — ответ на невысказанный вопрос.
В ее смелых, гордых, почти дерзких глазах он тоже прочитал непроизнесенный устами вопрос. Большая высокая грудь вздымалась внезапно и изящно, сильное тело напрягалось моментами соблазнительно и лениво.
Взгляды, бросаемые Ульяновым на девушку, поймал Бабушкин. В перерыве, когда подали чай, он подошел к Владимиру и прошептал на ухо:
— Настя Козырева — грамотная девушка, рабочая и член партии, но хочу вас предостеречь, полной уверенности в ней нет…
— Что вы подозреваете?
— Ничего! Не хочу сказать о ней ничего плохого. Знаю только, что она любит веселую жизнь и соблазняет молодого инженера с фабрики. Он сохнет по ней, а она — то принадлежит ему, то месяцами его избегает…
— Вы ей не говорили, что не следует водиться с буржуазией?
— Нет. Нам это на руку. Через нее мы узнаем, что планирует против рабочих дирекция фабрики.
— А-а — протянул Ульянов. — Не следует ей этот флирт запрещать.
Сказав это, он почувствовал большую досаду, осознавая, что ревнует Настю.
— Я проведу вас домой, товарищ! — шепнул, подойдя к ней.
Строго взглянув на него и блеснув глазами, она спокойно ответила:
— Спасибо…
Они долго ходили по темным улицам предместья, дошли до леса в Полюстрове и уже перед рассветом остановились перед маленьким деревянным домиком.
— Здесь я живу… — сказала она, потягиваясь. — Завтра воскресенье, спать можно, сколько влезет…
— А, точно! — воскликнул он. — Завтра воскресенье.
Настя ничего не ответила. Постучала в окно. Сонная, непричесанная женщина с ребенком в руках отворила двери и проворчала:
— Черт побери! Ты меня напугала. Я думала, что опять полиция…
Девушка, не прощаясь с Ульяновым, вошла в темные в сени и уже оттуда призывно кивнула ему.
Он вошел. Услышал, как заскрежетал в замке ключ, его окружил мрак, но вскоре он почувствовал, как сильное и горячее плечо обняло его и подтолкнуло к дверям.
Он быстро обернулся, на ощупь нашел проворное тело Насти, прижал к себе, стал целовать губы, щеки, шею и мягкие волосы, тяжело дыша и путано шепча слова, неизвестно откуда приходящие ему в голову.
Ничего друг другу не говоря, они вошли в небольшую комнатку…
Ульянов ушел из хаты только около двух пополудни.
Он чувствовал усталость, какую-то безвкусицу, сожаление и презрение к самому себе.
Как всегда, он принялся анализировать свое настроение.
— Тьфу, к дьяволу! — проворчал он. — Красивая самка, нечего сказать! Мало таких по земле ходит… Смелая, ни о чем не спрашивает и ничего не требует… Только зачем я влип в такую историю? Теперь при ней я не смогу говорить спокойно и уверенно. Она будет думать, что я ничем не отличаюсь от этого инженера…
Ему припомнились брошенные случайно слова Насти:
«Хочу убедиться, способны ли эти социалы сделать что-то настоящее. Если нет, то нечего болтать и рисковать. Надо по-другому справляться».
Он не успел спросить, что она имела в виду, потому что она внезапно обняла его горячо, прижала к себе и стала ластиться как кошка.
Настю он не видел два дня, а когда встретил, возвращаясь с собрания, пошел за ней и провел ночь в темной комнатке работницы.
Несколько дней спустя к нему пришел Бабушкин и рассказал, что Настя устроила скандал на фабрике, ударила по лицу ухаживающего за ней инженера и побежала жаловаться дирекции.
— Что же случилось? — спросил Ульянов. — Почему она это сделала?
— Не знаю! — ответил рабочий. — Сумасшедшая девка! Ее хорошо знают во всем районе. Что-то ей
