Сальваторе Инцерилло, убитого корлеонцами. Самого Джованни объявили вне закона, после чего его же родственник Микеле Греко отдал приказ об уничтожении ближайшего окружения Джованни.
Отчаявшийся Джованни в канун Рождества 1982 года попытался устроить засаду на Пино. «Это будет самое несчастливое Рождество в его жизни», – сказал он. Однако кузену Башмачка не повезло, и тот чудом избежал расставленной ловушки: сумел удачно улизнуть во время перестрелки между сообщниками Джованни и своей командой. Однако, зная ужасный нрав Пино Греко, можно было предполагать, что подобного поступка он не простит не только кузену, но даже людям, жившим на земле, где произошла эта битва в своем роде.
«Я сделаю перерасчет Чакулли», – заявил Пино Греко, после чего последовала карательная операция. Не зная, кто именно мог оказать помощь Джованни, Башмачок силой высылал тех, кто хоть немного казался ему подозрительным. Если же кто отказывался покидать дома, команда Пино Греко начинала попросту замуровывать дом вместе с хозяином. «Если хотят быть заживо погребенными – я только за», – небрежно сказал Башмачок. В руках следователей однажды оказалась записка того времени, написанная самим Пино Греко. «Дорогой, я даю тебе месяц на то, чтобы ты вместе со своей семьей убрался как можно дальше от Чакулли. Еще в течение года ты можешь распродавать свое имущество, но если через месяц ты все еще будешь находиться в Палермо, значит, сам напросишься на большие неприятности».
Собственно, Пино Греко с огромным удовольствием убил бы прежде всего самого Джованни, но добраться до него все никак не мог. А вместо этого он с настойчивостью, достойной лучшего применения, уничтожал всех, с кем Джованни связывала дружба. Его свирепость не знала пределов, и после изгнания Джованни в разных концах Италии было зверски убито не менее 20 человек: их резали ножами, сжигали, душили – и молодых людей, и стариков…
Таким образом, никакого ужасного Джованни Греко, о котором рассказывал раскаявшийся Винченцо Синагра, полицейские не знали, а потому долгое время пребывали в полном замешательстве, пока наконец одному из следователей не пришла в голову простая мысль – показать Винченцо альбом с фотографиями. И только тут Фальконе смог свободно вздохнуть, потому что теперь они знали, кто есть кто. Во всяком случае, этого загадочного Джованни Винченцо узнал сразу. «Пино Греко, глава Чакулли, – подытожил следователь. – Вот кого, значит, звали Башмачком». Он посмотрел в окно, где ласково голубело весеннее солнце, и подумал, что, возможно, признания этого молодого человека ознаменуют конец времени убийств, потому что он должен быть, потому что за преступлением непременно должно следовать раскаяние…
«Все мы герои фильмов про войну…
или про жизнь одиноких сердец;
у каждого фильма свой конец»
Этот пожилой бледный человек в темных очках, закутанный в плед, словно его знобило, привлекал взгляды всех пассажиров рейса авиалайнера, летящего из Рио-де-Жанейро в Палермо. Время от времени этот человек поднимал руку к горлу, словно его тошнило, а на лбу поблескивали капли холодного пота. Самым же странным было не это, а то, что пассажира сопровождали не менее десяти одетых в штатское полицейских, которых, однако, сразу выдавали пистолеты.
Бледный человек относился к тем, кто с первого взгляда невольно вызывает к себе уважение. В его лице было нечто напоминающее латиноамериканского индейца, но, возможно, таким оно стало после ряда пластических операций. Когда-то он гордился своим лицом, таким мужественным благодаря высоким скулам и немного выдающемуся подбородку, но теперь ему было вообще ни до чего. Он стал тенью самого себя – тот, кого знали на Сицилии как Томмазо Бускетту, а друзья называли Доном Мазино. Когда-то самоуверенность этого «босса двух континентов» не знала границ. Он имел на это право. Он доказал своей жизнью, что имеет репутацию «орудия 90-го калибра»: если он вступал в дело, то уже одно его присутствие обеспечивало как моральную, так и мощную огневую поддержку.
Когда-то он с гордостью сказал одному из слишком назойливых журналистов: «Вы хотите знать, не отношусь ли я к мафиози? Я отвечу. Если вы полагаете, что мафиози – это человек, не зависящий ни от кого и обладающий врожденным чувством собственного достоинства, тогда я – мафиози». И вот теперь он направлялся на родину не по своей воле, пристегнутый к креслу наручниками, обвиняемый в торговле наркотиками и навсегда сломленный обрушившимися на него несчастьями, хотя, казалось, за свою непростую жизнь он успел привыкнуть ко многому.
Томмазо Бускетта покинул Палермо в самый критический момент, когда только начиналась многолетняя война кланов. Из-за океана он узнавал о том, как гибли на этой войне его лучшие, самые преданные друзья, первыми из которых стали Стефано Бонтате и Сальваторе Инцерилло. Но Бускетта твердо решил начать новую жизнь. В Бразилии он вел очень скромный образ жизни. Поговаривали, что его состояние огромно, но если это было так, значит, Томмазо исхитрился его отлично спрятать, и ни один следователь впоследствии не нашел практически ничего.
Решив, что отныне Бразилия навсегда станет его родной страной, Бускетта вел дела со своим шурином Омеро Гимаресом, вложил большие деньги в земельные наделы неподалеку от Сан-Паулу и сам занимался тяжелейшей работой по выкорчевыванию девственного леса, чтобы превратить это место в богатую плантацию. Одновременно он живо интересовался лесопильным производством, поскольку выкорчеванный лес требовалось перерабатывать или же им торговать.
Правда, окончательно разорвать связи с «людьми чести» Томмазо так никогда и не смог, даже в Бразилии. Он довольно часто встречался с ними, однако не потому, что был обязан, а просто считая кого- либо достаточно приятным человеком. Томмазо вообще не был склонен подчиняться мафиозной морали, требовавшей общаться только с тем, с кем положено или выгодно на данный момент и запрещавшей даже близко подходить к тем, кто был изгнан из ее рядов, как, например, неотесанный Гаэтано Бандаламенте, бывший глава Капитула и семьи Чинизи.
Однажды в доме Бускетты раздался телефонный звонок. «Это Саламоне, – сказали на том конце провода, – возможно, что в ближайшее время в Бразилии окажется Гаэтано Бандаламенте. Постарайся не пересечься с ним, иначе впоследствии сильно пожалеешь». Этот Саламоне был одним из самых влиятельных людей в Бразилии, «человек чести», по-прежнему сохранявший постоянную связь со своими собратьями на Сицилии. Неприятно пораженный тоном Саламоне, Томмазо ответил как можно холоднее: «Если Бандаламенте захочет приехать в Бразилию, как я смогу ему в этом помешать?».
Не прошло и нескольких дней, как Бандаламенте позвонил Томмазо. «Мне необходимо переговорить с вами», – коротко сказал он. И вновь Томмазо был неприятно поражен. Он задавал себе вопрос, откуда Гаэтано мог узнать номер его телефона, особенно если Бускетта всеми силами старался не афишировать его? Но с другой стороны, если Бандаламенте продолжал торговать героином, то благодаря своим деньгам, возможно исчислявшимся миллионами, он мог узнать вообще что угодно, не то что телефонный номер.
Теряясь в догадках, зачем он так внезапно понадобился Бандаламенте, Томмазо встретил его в аэропорту. Гаэтано немедленно пригласил его в ближайшее кафе и без обиняков приступил к делу. «Я приехал только ради вас, – сказал он тоном заговорщика. – На Сицилии сейчас приходится очень жарко. Эти чертовы корлеонцы нас совсем задавили, и только вы в состоянии исправить это положение. Вы станете знаменем нашей борьбы». – «Ну нет, – усмехнулся Бускетта. – Как вы знаете, я отошел от дел и не собираюсь ни во что вмешиваться. То, что вы только что предложили мне, больше похоже на идею суицида. И кроме того, неужели вы всерьез можете считать, что, появись я в Италии, и ситуация чудесным образом исправится?». – «Вы боитесь?» – спросил Бандаламенте. «Вы сами знаете, что это неправда, – ответил Бускетта. – Я не боюсь никого, хотя много слышал о жестокости корлеонцев. Хватит того, что я лишился своих друзей – Сокола и Инцерилло. По-моему, там проливается слишком много крови, и я не хочу вносить свою лепту в эту войну».
Но Бандаламенте все никак не желал успокаиваться. «Хорошо, – кивнул он. – Вы не хотите участвовать в нашем деле лично, однако в ваших силах помочь хотя бы немного. Я знаю, у вас множество влиятельных знакомых в Милане и Катании, ну, вы понимаете, тех людей, для которых не составит особого труда убрать голову этой дикой гидры. Я имею в виду Лучано Леджо. Он сейчас находится в тюрьме, но и оттуда исхитряется править военными действиями в Палермо. Он опасен, и его нужно убить. Как только не станет
