что всю жизнь для меня было свято – честное имя адвоката. Всю жизнь я посвятил своей профессии и не желаю, чтобы моя благородная деятельность была извращена». – «Хорошо, я повторю, – твердо сказал Винченцо. – С господином Каракане я познакомился у своего брата Грозы и Лиса, члена клана Корсо дей Милле. Каракане работал исключительно на эту семью, получая гонорары, которые никогда специально не оговаривались, однако известно, что они являлись весьма солидными. Я часто провожал Грозу и Лиса к кабинету Каракане, а потом ждал, когда они освободятся. Адвоката мафии уличить трудно, я знаю, тем более что они говорят на особом жаргоне, полунамеками со скрытым смыслом. Конечно, я понимаю, что многое мне неизвестно, но могу сказать точно, что господина Каракане постоянно принимали на вилле Филиппо Маркезе как хорошего друга. Господин Маркезе и господин Каракане имели привычку часто прогуливаться вместе».
«Ерунда! – возразил Каракане. – Когда я приезжал однажды на виллу Маркезе, то исключительно по вызову его супруги». – «Я никогда не встречал супругу Филиппо Маркезе. Встречи Каракане и Маркезе проходили часто, и случайностью их назвать трудно», – отвечал Винченцо. «И все же этого недостаточно для обвинения», – заявил Каракане. – «Этот человек обещал защищать меня, когда я попал в Уччардоне, – сказал Винченцо. – Мой брат Гроза много рассказывал о нем и говорил: “Это – один из нас, то есть мафиози”».
Он вспомнил свои первые дни в Уччардоне. За преднамеренное убийство Винченцо и Грозе положено было находиться в изоляции, однако для «людей чести» это слово не означало ровным счетом ничего, и они могли свободно общаться друг с другом, когда им вздумается. В первые же дни их навестили посланники от хозяина, сказав всего одну фразу: «Ведите себя спокойно и не делайте глупостей; тогда о вас позаботятся. Особенно ты, Винченцо. Как ты мог бросить пистолет? Да и ты, Гроза, надо было лучше инструктировать своего брата». – «Верно, осторожность нам не помешает, – сказал Гроза Винченцо после их ухода. – В Палермо становится все жарче. Я слышал, что Баклажан отдал приказ убрать одного врача, который осмелился идентифицировать отпечаток пальца, принадлежавший одному из его родственников». Винченцо молчал.
«Да, а самое главное, что нам велели… – начал Гроза. – Мы с тобой должны симулировать сумасшествие. Так хочет Дядюшка. Он говорит, только в этом случае можно будет попытаться что-то для нас с тобой сделать». – «Я не хочу, – возмутился Винченцо. – Я не сумасшедший». – «Ты просто дурак, – злобно прошептал Гроза. – Теперь тебе все равно некуда деваться, поэтому будешь говорить все, что тебе велят. Теперь на каждом допросе у следователя ты забудешь все фразы, кроме одной, идиотской: будешь говорить только „Я хочу на рыбалку“». При этих словах Винченцо снова замутило при воспоминании о соленых темных волнах палермской гавани, куда они с братом так часто сбрасывали трупы, и об удивленных глазах Диего, упавшего лицом в воду, сразу покрасневшую от крови. «Ну а ты что будешь говорить?» – спросил он мрачно. «Я хочу на рыбалку», – сказал Гроза.
Естественно, что подобное упорное поведение привело к кардинальному изменению режима содержания этих двоих заключенных. Гроза знал и раньше, что у мафиози подобные случаи нередко практиковались. Заключенных «людей чести» помещали в психиатрическую лечебницу, а потом отпускали с диагнозом какого-либо тяжелого мозгового заболевания.
Но для Винченцо целыми сутками находиться в положении привязанного к кровати умалишенного, да еще в обществе брата, который раздражал его своим неуместным оптимизмом, было невыносимо. К тому же теперь у него уже и в самом деле начали проявляться признаки депрессии, усилившиеся от постоянных мыслей об убитом на его глазах друге. Эти кадры убийства то быстро, то замедленно прокручивались в его голове, и в конце концов он все больше и в самом деле начинал походить на сумасшедшего. Время от времени на них приходил посмотреть Джованни Бонтате, тот самый, кого прозвали Каином за деятельное участие в убийстве собственного брата. Он каждый раз советовал держаться и говорил, что у братьев Синагра иного выхода просто не существует. Каин, ярый сторонник корлеонцев, успел за время пребывания в лоне этого клана проявить себя настолько лояльным, что его в конце концов назначили преемником капо Санта-Марии ди Джезу.
В тюрьме, как говорил Гроза, это событие тоже было должным образом отмечено реками шампанского и тостами за здоровье нового «крестного отца».
А «крестный отец» тем временем был весьма насторожен поведением Винченцо Синагры. Однажды он подошел к нему, как обычно, привязанному к кровати, и тихонько произнес:
«Я принес тебе бритвенные лезвия. Сегодня же ты должен порезать себя, чтобы все окончательно поверили в твое сумасшествие». – «Нет, этого я делать не стану», – возмутился Винченцо. «Не станешь, я лично тебе отрежу голову этим самым лезвием», – по-прежнему тихо отозвался Джованни, но взгляд у него стал таким свинцово-тяжелым, что несчастный Винченцо поверил: он действительно сделает это.
«Гроза, ты мне всю жизнь испоганил!» – крикнул Винченцо после того, как разгневанный капо удалился. «Все будет нормально, – равнодушно откликнулся Гроза. – Поверь Дядюшке; он сделает так, как надо». – «Я больше не хочу изображать психа! – в отчаянии сказал Винченцо. – Я не стану этого делать, и тебе я больше не верю. Никакому твоему Дядюшке нет до нас никакого дела. Интересно, как ты думаешь, почему этот хваленый адвокат Каракане ни разу не пришел к нам? Да просто потому, что мы сделали то, что от нас требовалось, а сейчас больше просто не нужны. И не надо мне рассказывать о трудностях войны. Я никому больше не верю».
Теперь же, глядя в самодовольные глаза адвоката Каракане, который должен был вести его дело, Винченцо с чувством непонятного удовлетворения произнес: «Вам не хватает доказательств для обвинения? Я сейчас предоставлю их вам. Мне известно, что господин Каракане состоит в сговоре со многими заключенными. Особенно часто он передает им пакетики с героином». – «Наглая ложь! – возмутился Каракане, поскольку на этот раз обвинение было очень серьезным. – За ложь, как известно, Господь наказывает». Винченцо в ответ только усмехнулся: «Вы можете не угрожать мне, господин Каракане. Умереть я не боюсь, я даже хочу этого. Просто я умру не один, а постараюсь, чтобы многие из вас оказались там, где им положено, – в тюрьме. Мне всегда было отвратительно то, что я делал, но теперь я в первый раз чувствую себя свободным и горжусь этим».
Джованни Фальконе решил помочь Винченцо. «Вы можете как-нибудь доказать, что господин Каракане принадлежал к мафии?» – «Да, – ответил тот. – Филиппо Маркезе говорил мне, что этот адвокат – один из наших. И кроме того, сказал тогда Маркезе, отец господина Каракане был его “крестным отцом”; за ним числилась территория около площади Торрелунга». – «Как ты смеешь упоминать доброе имя моего отца!» – закричал, уже не сдерживаясь, Каракане. «А что, – невозмутимо произнес Фальконе. – На этой территории в 50-е годы действительно хозяйничал Пьетро Каракане. А посему, господин адвокат, будем считать, что ваша виновность практически доказана».
Когда адвоката, а теперь уже подсудимого Каракане увели, Фальконе попросил Винченцо рассказать о деятельности ужасной семейки Корсо дей Милле. Известно, что его отчет занял 300 страниц. Винченцо рассказал обо всех убийствах, при которых присутствовал лично или же о тех, о которых ему было только известно. Он послушно приводил полицейских в места совершения преступлений, показал комнату, в которой так часто Башмачок и Баклажан лично убивали людей. В этой комнате карабинеры обнаружили окровавленную веревку (причем дальнейшая экспертиза показала, что это была кровь, как минимум, трех человек) и несколько пакетиков с героином.
Единственным препятствием, с которым сталкивалось правосудие при работе с Винченцо Синагрой, были имена. Дело в том, что молодой человек многих знал в лицо, но ему были известны лишь их прозвища, но не настоящие имена. Проблема идентификации вставала и в том случае, когда Винченцо описывал преступления. Экспертиза подтверждала его слова, но имена большинства жертв он просто не знал. Кроме того, даже опытный человек с трудом мог бы ориентироваться в запутанных связях между сицилийскими кланами, которые так причудливо переплетались при помощи браков или крестин. Подобные связи могли удваиваться, а то и утраиваться, в результате чего принадлежащие к одной и той же семье люди зачастую носили разные фамилии.
Например, Винченцо очень долго не мог идентифицировать безумного маньяка Башмачка, хотя часто с ним встречался. Дело в том, что Гроза сказал, что этот человек правая рука Маркезе и зовут его Джованни. Почему Гроза решил назвать Пино Греко именем его брата Джованни, представлявшего полную его противоположность и смертельно ненавидевшего его, непонятно. Вполне может быть, что Гроза таким образом просто шутил. Он не мог не знать, что Джованни Греко, кузен Пино, был ближайшим другом
