невозможно.
Я подумал: а как же она в юбке-то с винтовкой по руинам лазила?
Спросил у подтянутого:
— Почему вы думаете, что она снайперша?
— Паспорт поддельный. Вот посмотрите.
Я взял паспорт. Соколова Елена Михайловна. 1978 года рождения. Ставропольская прописка. Повертел паспорт в руках. Да, странный. Фотография наклеена неаккуратно.
— Вы посмотрите, — он взял у меня паспорт, поднес к свету, — на обратной стороне страницы, где фотография наклеена, на свет что должно читаться?
— Фамилия.
— Правильно. Видите?
— Нет.
— Ну вот. Далее — она не может внятно объяснить, как и зачем оказалась в Грозном.
Я повернулся к ней.
— Вы можете объяснить, как и зачем вы оказались в Грозном?
Невнятное бормотание. Что-то про родственников. Не очень убедительно.
— Послушайте, — обращаюсь к подтянутому, — но этого ведь недостаточно…
— А это еще далеко не все.
Он не очень галантно взял ее за воротник пальто, притянул к себе. Содрал пальто с правого плеча, оттянул блузку.
— Видите? Характерный признак.
На правом плече был большой синяк.
— Отдача, — сказал подтянутый, — причем с одного раза такой синяк не набьешь. Она много стреляла. Очень много. Далее.
Он развернул ее лицом к свету. Мне:
— Подойдите сюда.
Я подошел.
— Смотрите сбоку, на свет, видите, волосяной покров на правой щеке стерт, а он есть даже у женщин. Сравните с левой щекой.
Действительно.
— Это от приклада. Далее.
Он взял ее за правую руку.
— Видите, кисть правой руки. Следы пороховой гари.
Я пригляделся. Что-то есть. Потер пальцем. Не грязь.
— Уведите.
Стоит ли говорить, что Муха все это снимал?
Что с ней стало — не знаю. Была ли она снайпершей — наверно. А из какого рода войск был подтянутый — я давно понял.
Красивая легенда о «белых колготках» рухнула, превратившись в очередную грязную историю про войну.
День спустя работаем в городе. Рутина. Вдруг слышим невдалеке — рев моторов, одиночные беспорядочные выстрелы (так стреляют только в воздух), крики, хохот. Едем туда. Сворачиваем за угол.
Группа бойцов. Что-то оживленно обсуждают. Два БТРа метрах в пяти друг от друга. На земле — груда чего-то, кровь, тряпки.
Я спрашиваю:
— Ребят, что случилось?
— Да вот, снайпершу поймали.
— И чего?
— А чего? Одну ногу к тому бетру привязали, другую — к этому. И поехали.
Вы возмущены? Я тоже. Но это — война.
А был случай еще более страшный. В войсках его много обсуждали. Через один из блокпостов шли беженцы. Толпа стариков и старух, несколько молодых женщин, чеченок и русских, дети.
Куда идут и как будут устраиваться потом, никто не знал. Но это «потом» было не главным. Главным было выбраться из ада.
Никто им, естественно, не препятствовал. Единственной задачей было отфильтровывать из этих толп боевиков, которые пытались покинуть город. А такие случаи бывали, некоторые даже в женскую одежду переодевались.
Но их ловили обычно — они, как ни старались, все равно на трансвеститов были похожи. А трансвестит в Грозном — это, знаете ли, заметно.
Документы проверяли почти у всех. Для этой цели к каждому посту по «подтянутому» было прикомандировано. У кого не было паспорта или возникали сомнения в его подлинности, тех задерживали для дальнейшего разбирательства.
Обычно разбирались быстро и отпускали. А если… разные варианты бывали.
Так вот, шла в толпе молодая красивая русская женщина. Немного хромала. Проверили паспорт — все в порядке. Фамилия русская, зовут Татьяной. Прописка — в российской глубинке. Что делала в Грозном? Родителей навещала, еще до войны, а как война началась, не хотела своих стариков бросать. Потом родители погибли при бомбежке. А из города уже невозможно было выбраться. Заплакала.
«А помощь вам не нужна? Чего хромаете-то?» — «Да нет, спасибо, все нормально, колено зашибла, когда из подвала выбиралась».
Ее хотели уже было пропустить, как вдруг из блокпоста выходит солдат и кричит: «Наташка! Сестренка!» — бросается обнимать, целовать.
Все напрягаются, а она от него ход одно так отстраняется, и говорит:
— Обознался, солдатик, с головой, наверное, проблема, контузии не было?
А солдатик стоит как оплеванный, растерялся, ничего понять не может.
«Подтянутый» хватает женщину за пальто, отрывая пуговицы, распахивает, по телу руками шарит, расстегивает ремень ее широких мужских брюк и из левой штанины вытаскивает мелкокалиберную снайперскую винтовку.
Все рты раскрыли, а он задирает ей свитер вместе с майкой и из подмышки отдирает приклеенный скотчем оптический прицел.
Солдат скидывает с плеча автомат и кричит: «Сука!» Стоявшие рядом хватают его за руки.
— Разоружить, — говорит «подтянутый», — увести.
Отнимают автомат, уводят. Солдат всхлипывает: «Сука, сука, сука».
Бойцы горячатся, требуют отдать даму им:
— Мы ее здесь живьем закопаем.
«Подтянутый» довольно жестко предлагает солдатам заткнуться и заниматься своими делами. А также дать расстроенному брату водки и ни на минуту не оставлять его одного.
Потом уводит сестру в «отдыхайку» — закрытое со всех сторон бетонными блоками помещение, единственное место, где солдаты могут спать, не опасаясь огня снайперов.
Проводит первичный допрос. Наташа поотпиралась минут пять, а потом стала рассказывать.
Первая половина истории довольно типичная была. Молодая-красивая, рано вышла замуж. Счастливая семейная жизнь продолжалась недолго. Муж пил, бил. Развелись. Осталась одна, родители пенсионеры, младший брат школьник. Денег нет, работы нет — глубокая российская провинция.
Но она-то — молодая и красивая, ей жить хочется, а не влачить. Выход один — в Москву, в проститутки.
А вторая половина этой истории тоже страшная, как и у большинства тех девушек, которых мы на Ленинградке видим, только гораздо страшнее. У них хоть какой-то шанс есть, а у нее не было ни
