и Людовика XV. Он искренне восхищается ими, тем более что они были удивительно гармоничной и прекрасной парой.
Принц уже без тени лести отмечал, что не может быть женщины прелестнее и интереснее, чем мадам Помпадур. Он нередко бывал на приемах, устраиваемых королем и его фавориткой. Вместе с ней он сделался раскованнее, чем это было раньше, мог спокойно выслушивать собеседников; выяснилось, что он отличный рассказчик, который может к тому же получать от беседы настоящее удовольствие. А ведь Людовик XV всю жизнь был человеком чрезвычайно стеснительным, и часто случалось так, что, вновь встречая близких друзей после долгой разлуки, он совершенно терялся, воспринимая их как людей, с которыми только что познакомился, и от смущения задавал вопросы типа: «Как ваше имя?» или «Сколько же лет вашему сыну?». В этом случае маркиза всегда приходила на помощь королю; он же немедленно обретал уверенность в себе и быстро исправлял сложившуюся ситуацию. Поскольку любовники постоянно шутили друг над другом, никому в голову не приходило сомневаться в настоящей природе их отношений, однако почтительность маркизы и ее врожденное благородство не оставляли места для сплетен.
На королевские ужины в Фонтенбло Людовик приглашал главным образом тех дворян, которые побывали с ним в тот день на охоте, всех без исключения; для этого требовалось только подать соответствующее прошение. Обычно приглашенных мужчин было больше, чем женщин, а в целом от 8 до 20 гостей. Те, кто желал попасть на ужин, собирались около королевских апартаментов и ожидали, когда появится слуга со списком приглашенных: им, удостоенным высокой чести, завидовали те, кому не повезло. Принц де Крои скрупулезно записывал все свои впечатления:
«30 января 1774.
За столом нас было восемнадцать. Справа от меня сидели господин де Ливри, мадам маркиза де Помпадур, король, графиня д’Эстрад, герцог д’Айен, высокая мадам де Бранка, граф де Ноай, г-н де ла Сюз, граф де Коньи, графиня д’Эгмон, господин де Круа, маркиз де Ренель, герцог Фицджеймс, герцог де Брогли, принц Ту-реннский, г-н де Крильон, г-н Войер д’Аржансон. Маршал де Сакс тоже присутствовал, но не ужинал, а все ходил вокруг и пробовал то одно блюдо, то другое, потому что очень прожорливый. Король по-прежнему зовет его граф де Сакс и все так же его любит, похоже, что он чувствует себя непринужденно. Мадам де Помпадур ему очень предана.
Мы ужинали на протяжении двух часов, все чувствовали себя свободно и раскованно, но из-за стола никто не выходил. Потом король прошел в салон, где приготовил кофе и разлил его по чашкам; слуг там не было, и мы угощались сами. Затем он сел играть в «комету» с мадам де Помпадур, Куайни, мадам де Бранка и графом Ноай. Такие маленькие развлечения королю нравятся, но мадам де Помпадур, похоже, карты терпеть не может и все время старается отвадить его от них. Остальные гости тоже сели играть за два других стола. Король предложил всем сесть, даже тем, кто не играл. Я стоял, прислонившись к ширме, и наблюдал за игрой. Мадам де Помпадур выглядела сонной и все умоляла его прервать вечер; наконец, в два часа ночи он поднялся и, как мне показалось, сказал ей что-то вполголоса, а потом громко: «Что ж, давайте отправимся спать». Дамы, сделав реверанс, удалились. Он поклонился и исчез в своих комнатах. Все остальные вышли по лестнице мадам де Помпадур и через парадные залы пошли на процедуру официального отхода ко сну, которая состоялась немедленно. При этом у меня сложилось такое мнение, будто, помимо парадных покоев, в королевском замке имеются прочие, с более интимной обстановкой и куда вход открыт только самым близким друзьям».
В XVIII столетии Фонтенбло являл собой прекрасное, ни с чем не сравнимое зрелище. Здесь жили и развлекались в свое удовольствие несколько тысяч придворных, среди которых большинство были аристократы, в известной степени развращенные дарованными им привилегиями, которых следовало постоянно спасать от скуки приятными занятиями. Если молодой дворянин обладал жаждой деятельности, ему предоставлялось престижное место, для чего существовали денежные фонды при Государственном департаменте. Кроме того, развлечения не считались чем-то зазорным, но наоборот, всячески поощрялись, и если о герцоге Ниверне, выполнявшем сложную миссию в Англии, говорили, что он появляется в обществе «подобно Анакреону, увенчанному розами и поющему от радости», то это расценивалось как лучшая похвала. Большинство французских историков убеждены в том, что жизнь дворян в XVIII веке была воплощением бессмысленной роскоши и удивительной беспечности. Если они и страдали от чего-то по-настоящему, то это была только скука, и от нее не было пощады не только придворным, но и королю. А поскольку скука расценивалась как ужасная болезнь, то с нею боролись всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Однако, если прочитать воспоминания придворных, где описывается старый порядок, можно убедиться в том, что скуке в то время не давалось ни одного шанса. Дворяне с ностальгией описывают свое душевное состояние, и их можно понять: они пребывали постоянно в состоянии душевного равновесия, чувствовали себя вечно молодыми, не зная угрызений совести, нисколько не ощущая себя теми монстрами и паразитами, которые должны были неизбежно привести всю страну к революции.
Все дни придворных проходили на свежем воздухе, в роскошных тенистых лесах Фонтенбло; вечером они возвращались в замок, где их ждали карточные игры, а через огромные распахнутые окна можно было увидеть несравненную панораму: закат на западе, темнеющие леса, пруды, фонтаны, цветочные партеры. Фонтенбло в то время являлся и замком, и дворцом – резиденцией монархов, символом несокрушимой государственной власти, от которой по-прежнему зависела вся европейская политика. Основными для дворян были четыре вещи: любовь и развлечения, охота и разнообразные азартные игры.
Кстати, любовь тоже являлась разновидностью увлекательной игры, но при этом, естественно, к браку она не имела ни малейшего отношения. О браках принято было договариваться еще в то время, когда будущие супруги пребывали в детском возрасте. Подобная практика приносила на удивление хорошие плоды. При совместных играх такие дети привыкали к обществу друг друга; у них непременно находились общие интересы, и в результате в будущем семейная пара прекрасно заботилась об общем благосостоянии. После подобного воспитания супруги обоюдно испытывали, как минимум, дружеское чувство, которое во все времена было залогом прочного брака. Никогда не происходило так, что по причине несходства интересов и характеров жена уходила к родителям или в монастырь; обычно молодые дворяне решали этот вопрос полюбовно. Благодаря свободе нравов женщина заводила себе любовника, ее муж – любовницу, и все были счастливы, пребывая в благостном настроении приятной праздности.
Мужчины не отличались ревнивым характером и позволяли своим женам вести себя как заблагорассудится, только бы те не мешали им самим жить так же свободно. В XVIII веке в ходу была следующая фраза: «Я позволяю вам какие угодно вольности, только не лакеев и принцев крови». Если же мужу случалось застигнуть жену с любовником прямо на месте преступления, он ограничивался ироничным выговором: «Мадам, вы ведете себя несколько неосмотрительно. Хорошо, что вас увидел я, но подумайте, что стали бы говорить о вас, если бы на моем месте находился кто-нибудь еще!».
Брак не являлся чем-то принципиальным, и никто не мог понять серьезного отношения к нему. Известен случай с мадемуазель де Ришелье и графом де Жисор. Как и все дворянские дети того времени, они воспитывались вместе и влюбились друг в друга, однако брак не представлялся возможным. Правда, некоторые родственники испытывали жалость к несчастным влюбленным – Жисор был сыном знатного и к тому же богатого аристократа, маршала де Бель-Иль, но, к несчастью, имел примесь буржуазной крови, в связи с чем герцог де Ришелье даже слышать не желал о том, чтобы с ним породниться. Когда его умоляли согласиться на брак, он только посмотрел холодно и заметил тоном, не оставлявшим места возражениям: «Уж если они так влюблены, то как-нибудь изыщут способ, чтобы отыскать друг друга в обществе». Драмы вообще, и любовного характера в частности, были знаком дурного тона. В любом случае человек обязан был контролировать себя и придерживаться хорошего тона – bon ton. По правилам ревности и собственничества играть было не принято, так могли вести себя только буржуа, но, поскольку они не могли похвастаться благородным происхождением, то им подобные недостатки прощались, как и в том случае, когда человек не мог нести ответственности, к примеру, за физическое уродство.
Любимым развлечением придворных в Фонтенбло являлись и карточные игры. За один вечер за ломберным столом можно было как заработать, так и проиграть целое состояние. При этом принимались какие угодно ставки и заложить можно было буквально все. Когда участие в игре принимал король, ставки ограничивались 200-
