Домб, убийца де Куаньи, вовсе не был так виноват в случившемся. Куаньи и де Домб коротали вечер, как это принято в Фонтенбло, за игрой в карты, и случилось так, что первый проигрался весьма серьезно. В запале игры Куаньи потерял голову и воскликнул: «Вы, сударь, ведете себя, как и ваши предки – batards!». Это было серьезное оскорбление, удар ниже пояса: при дворе всем было известно, что принц де Домб – незаконный сын Людовика XIV и мадам де Монтеспан. Принц решил не портить вечеринку окружающим и ничего не ответил на оскорбительный выпад, а когда придворные начали расходиться на отдых, подошел к Куаньи и произнес ему на ухо несколько слов: «Пуасси, point du jour». На рассвете Куаньи был убит, все запланированные представления отменены, а мадам де Помпадур целую неделю не вставала с постели, страдая от жесточайшей мигрени.
А потом в благоухающих изысканными ароматами покоях маркизы появился совершенно другой запах, который она ненавидела – мускусный запах войны, когда с очередного сражения в Фонтенбло вернулся маршал Ришелье. Король благоволил нему, поскольку тот завоевал для Франции Парму, и теперь инфанта имела возможность спокойно править в бывших своих владениях. Конечно, ей больше хотелось бы сразу заполучить трон, но на худой конец и такое положение устраивало. Гораздо лучше обладать статусом правительницы пусть небольшого королевства, чем жить при испанском дворе, где она была просто супругой младшего сына монарха. Так что в целом как инфанта, так и ее муж удовольствовались тем, что есть, и были счастливы. Пока герцог де Ришелье находился в районах боевых действий, маркиза часто писала ему прелестные письма, непременно заканчивающиеся чем-то вроде: «Я жду вашего возвращения с большим нетерпением. Не могу дождаться вашего приезда» и пр. Маркиза тешила себя надеждами, что после возвращения герцог станет относиться к ней так, как она этого заслуживает, хотя и не думала, что на этот счет у Ришелье и у нее могут быть разные представления. И вот теперь ей пришлось убедиться: надежды не оправдались в очередной раз.
Дело в том, что при дворе все давно знали: контролировать театр маркизы должен был Ришелье как первый постельничий. В его обязанности входило устройство королевских развлечений во дворце, и к его же ведомству относилась и Посольская лестница, где постоянно разыгрывались спектакли. В отсутствие Ришелье всеми делами театра занимался герцог д’Омон. Он позволял маркизе и ее продюсеру, герцогу де ла Вальер, брать со склада все, что угодно: театральные украшения и кареты, канделябры и костюмы, мебель и прочие важные безделушки. Каждый раз маркиза отправлялась к королю, держа наготове список взятых со склада вещей, и Людовик подписывал его почти не глядя, но сразу же бросал фразу, которая словно ледяной водой окатывала маркизу: «Ничего, ничего, моя дорогая, подождите совсем немного: вернется герцог Ришелье, и все будет по-другому». Как всегда, Людовик оказался абсолютно прав.
И суток не прошло с тех пор, как в Фонтенбло обосновался герцог Ришелье, как на имя короля поступила докладная записка о злоупотреблениях, которые в его отсутствие совершал господин де ла Вальер. Король ничего на это не сказал, а Ришелье расценил молчание как знак согласия.
Вполне удовлетворенный, он начал действовать так, как считал правильным. Немедленно вышел приказ, подписанный его рукой: с королевского склада не брать ничего, не нанимать ни рабочих, ни музыкантов без письменного разрешения первого постельничего. Это уведомление застало актеров буквально перед репетицией. Те бросились к Ришелье, а герцог невозмутимо заявил, что на мадам де Помпадур работать они больше не будут, а потому могут проститься с друзьями и паковать вещи. Ла Вальер воспринял указ Ришелье как личное оскорбление и не удержался от того, чтобы прозрачно намекнуть на то, что всему двору известны отношения между Ришелье и госпожой де ла Вальер. Герцог едва не вспылил и сказал, что этот факт уже давно секретом не является. Назревала серьезная схватка, и маркиза решила, что пора ей вступить в борьбу между разъяренными мужчинами. То, о чем она говорила королю, так и осталось неизвестным, однако на следующий день, когда Ришелье помогал Людовику снимать охотничьи сапоги, его величество небрежно поинтересовался, помнит ли герцог, сколько раз в свой жизни он сидел в Бастилии.
Шокированный герцог ответил:
– Всего три раза, Ваше Величество.
Намек он понял мгновенно и в тот же день отозвал неприятные для маркизы приказы.
В кругу друзей Ришелье не скрывал своего возмущения, говоря, что для него всегда на первом месте стоял придворный этикет, а за время его отсутствия все сильно изменилось, и теперь в государственных ведомствах начнется неразбериха, уж если король настроен поощрять все злоупотребления в Фонтенбло. Он не мог публично объявить о своем недовольстве, поскольку это непосредственно касалось его служебных обязанностей. Вот только он ничего не может поделать: мадам де Помпадур имеет на короля неограниченное влияние. Несмотря на обиду, герцог Ришелье постоянно держался рядом с маркизой и ее труппой, был неизменно любезен, налево и направо рассыпал комплименты, шутил и смеялся, часто рассказывал военные истории, внимательно выслушивал господина де ла Вальер. Поражение его как интенданта ничуть не повлияло на его манеру обхождения: по-прежнему он являлся воплощенной любезностью. Никто и подумать не мог, что за кулисами кипело действо и разгорались страсти. Король в свою очередь лично отметил заслуги обиженного господина де ла Вальер и в честь праздника Благословения свечей удостоил его голубой орденской ленты.
С тех пор маленький театр маркизы действовал еще пять лет, после чего он ей надоел и она совершенно забросила занятия там. За время своего существования на сцене в Фонтенбло было сыграно 122 представления и 61 опера и балет. Маркиза заставляла актеров отрабатывать каждую сцену до тех пор, пока не понимала, что актеры начинают играть безукоризненно. Даже самые известные, профессиональные театральные критики отмечали, что в театре маркизы де Помпадур актеры играют на высочайшем уровне, а сама маркиза просто образец совершенства. Благодаря этому театру положение маркизы при королевском дворе значительно укрепилось, и свое поражение перед этой хрупкой болезненной женщиной вынужден был признать даже всемогущий Ришелье. Придворные, если они желали попасть на представление на Посольской лестнице, умоляли маркизу на коленях, выпрашивая билет на спектакль. Те же, кто мечтали попасть на сцену, изощрялись как могли, чтобы добиться вожделенной цели, буквально пускались во все тяжкие.
Бывало, что придворные пытались подкупить служанку маркизы, мадам дю Оссе, чтобы та посодействовала им перед своей хозяйкой. Тем временем в Париже не с таким восторгом вспоминали театр мадам де Помпадур. Мало того, что дворяне, чувствовавшие себя в Фонтенбло как рыба в воде, время от времени намекали на буржуазное происхождение королевской фаворитки, так теперь возвысили свой голос и буржуа, для которых, как известно, большей ценности, чем деньги, просто не существует. Они стали обвинять маркизу в частых сношениях с правительственными чиновниками (не со всеми, конечно, – со сборщиками налогов), в неоправданно высоких затратах на содержание никому не нужного театра, и это в той стране, где налоги непомерно велики, а большинство населения голодает. К тому же в некотором смысле профессия актера считалась позорной, почти безнравственной. Достаточно вспомнить хотя бы великого Мольера, которому было отказано в христианском погребении только по той причине, что он был актером. Церковь отказывала представителям этой профессии в причастии, а набожному дофину если и удавалось переступить порог театра, то только после крестного знамения («Изыди, Сатана!»).
Слухи разрастались наподобие снежного кома. Уж е весь Париж знал, что только одно представление в Фонтенбло на Посольской лестнице обходится государственной казне в несколько тысяч луидоров. Господин д’Арженвиль с упреком заявил: «Благодаря мадам де Помпадур вся Франция пристрастилась к сцене – как принцы крови, так и буржуазное сословие. Спектакли играют даже в монастырях, что не может не сказаться на воспитании детей, многих из которых воспитывали таким образом, будто они избрали целью своей жизни артистическую карьеру. И все же искать в мадам Помпадур источник зла не хочется, хотя большинство историков склонны обвинять эту женщину во всех мыслимых и немыслимых грехах. Что касается театра, то во Франции он существовал и до маркизы, и к тому же пользовался всеобщей любовью. Но с той поры, что бы ни делала королевская фаворитка, ее действия оценивались исключительно с точки зрения неправомерности, а то и прямого вредительства.
