Оставив театр, мадам де Помпадур занялась архитектурой и много сделала для украшения и преобразования Фонтенбло в новом стиле. Благодаря ей утвердился новый архитектурный стиль, который получил развитие и навсегда связан с именем Людовика XVI. Во времена мадам де Помпадур во французской архитектуре почти нельзя было увидеть характерных признаков барокко и рококо, но маркиза первой поняла, что и внешнее, и внутреннее убранство дворцовых помещений, включая мебель, тяготеет к большей строгости линий и прямым углам. Специально для этого она послала в Италию своего брата Мариньи, чтобы тот не только познакомился с влиятельными итальянскими людьми, но и досконально изучил особенности итальянской классической архитектуры. Она желала, чтобы на смену арабескам и завиткам, листкам акантов пришли листья лавра. К несчастью, маркиза прожила недолго и не успела завершить свои великолепные начинания, возглавить новое направление в искусстве, а после нее бразды правления перешли в руки малообразованной и не отличавшейся большим умом мадам Дю Барри, а потом и королевы Марии – Антуанетты.
А пока вернувшийся из поездки Мариньи стал благодаря маркизе директором дворца в Фонтенбло. Этот человек, которого придворные презирали за его низкое происхождение и при его появлении начинали отпускать шуточки вроде «Вон идет Морской с его лентой голубой», благодаря своей природной честности и упорному труду, сумел навести порядок в запутанных королевских финансах, а некоторые дворцовые коллекции открыл для широкого доступа публики.
Теперь, когда ее брат был пристроен, мысли маркизы больше всего занимали ее отец, господин де Пуассон, и дочь Александрина. Сельский помещик господин де Пуассон, которого она старалась порадовать, чем могла, и писала ему бесчисленные трогательные письма, и любимая дочурка были для мадам де Помпадур светом в окне. Отца она видела редко, он приезжал в Фонтенбло только в такие дни, когда его дочь участвовала в очередном спектакле, – просто полюбоваться на нее. Дочку маркиза называла Фан-фан. Она была для матери самым очаровательным и прелестным существом, когда-либо рождавшимся на свет, и эта любовь сквозит в каждой строчке ее писем из Фонтенбло к отцу:
«Сегодня со мной Фан-фан – мы вместе обедали. Она в порядке. К тому, что я тебе уже говорила, добавить нечего; здесь я беднее, чем тогда, когда жила в Париже… Если бы я хотела быть богатой, деньги, которые уходят на все эти вещи (мебель, книги, картины, скульптуры, которыми мадам де Помпадур украшала Фонтенбло – прим. авт.), могли бы приносить мне солидный доход, но я этого никогда не хотела. Я не позволю судьбе сделать меня несчастной – обидеть меня можно только через чувства…»
«Ты прав, что так редко навещаешь меня в Фонтенбло. Если бы ты знал его лучше, то еще больше невзлюбил бы его».
Мадам де Помпадур терпела пребывание в Фонтенбло исключительно из-за огромной любви к Людовику. Ее часто обижали, и подчас даже сам венценосный любовник, когда был не в духе, особенно не стеснялся в выражениях, не задумываясь о том, как больно это может ранить женщину, самоотверженно любящую его. Так, однажды внимание маркизы привлекли дети, увлеченные бриошами, – восьмилетняя Александрина и одиннадцатилетний demi-Луи (batard Людовика XV и мадам де Вантимиль). Неосмотрительно она привела короля, явно пребывавшего не в лучшем расположении духа, взглянуть на двух маленьких очаровательных ангелочков.
– Посмотрите, как хорош этот маленький мальчик! – воскликнула маркиза.
– И что с того? – буркнул Людовик.
– Но ведь он – точная копия своего отца! – продолжала маркиза, не чувствуя, что надвигается буря.
Людовик помрачнел и процедил сквозь зубы:
– Да что вы, мадам? Неужели? А я-то и понятия не имел, что у вас были настолько теплые отношения с господином де Вантимилем.
Ответ был очень резким, но маркиза все же решила продолжить разговор, невзирая на то, что с ее стороны это выглядело более чем опрометчиво. Опустив глаза и не смея взглянуть в лицо обожаемому королю, она пролепетала:
– Эти милые детишки смогли бы стать прелестной парой.
Король так холодно взглянул на нее, словно ледяной водой окатил, и ни слова в ответ не произнес. О разговоре с любовницей он забыл в ту же секунду.
– Он никогда не изменится, – со слезами в голосе сказала горничной мадам де Помпадур. – Как бы я хотела, чтобы этот милый мальчик стал мужем моей дочери! Я предпочла бы его всем прочим герцогам королевского двора. Мне было бы так приятно думать, что в моих внуках течет моя кровь и его – Людовика. Большего счастья я и желать для себя не могла бы.
А дальше произошел случай и того хуже. Маркизе все-таки пришлось обратить внимание и на других герцогов, и свой выбор она наконец остановила на сыне герцога Ришелье, герцоге де Фронсак. Ответ Ришелье звучал холодно и надменно:
– Мой сын по матери, – заявил он, – имеет честь принадлежать к роду Лотарингских принцев. Прежде чем строить матримониальные планы, касающиеся мальчика, мне придется сначала вести переговоры с принцами нашей семьи.
Мадам де Помпадур сразу же поняла намек Ришелье. Конечно, она может рассчитывать на неплохие партии для своей любимой Александрины, но лучшие женихи – принцы крови и герцоги, пусть даже batards, ей недосягаемы. Ей пришлось смириться и обручить дочь с малолетним сыном герцога де Шолна, герцогом де Пикиньи. Было решено поженить пару, когда невесте исполнится 13 лет. К несчастью, в монастыре, где проходило обучение Александрины, с девочкой случился внезапный приступ аппендицита, и мать даже не успела приехать к ней. Александрина скончалась. Ей было всего 10 лет. Для мадам де Помпадур это означало конец жизни. Она не находила себе места от горя, и врачи начинали опасаться, что у нее может начаться горячка, а учитывая слабое здоровье маркизы, не исключено, что она умрет вслед за дочерью. Обожавший внучку господин де Пуассон так и не оправился от удара; он пережил Александрину всего на четыре дня. Тяжело переживал утрату Фан-фан и ее брат Мариньи.
Что касается короля, его гораздо больше беспокоило в это время состояние здоровья маркизы. Он не покидал ее комнат в Фонтенбло ни на минуту, часами не отходил от ее постели и, видя такую искреннюю любовь и привязанность к ней, она вернулась в этот мир. Только ради него. Едва сумев взять себя в руки, мадам де Помпадур снова начала появляться при дворе. Она смогла даже выйти на сцену на своей Посольской лестнице. Давали представление «Троянцы», и маркиза, похудевшая и бледная, по-прежнему блестяще исполняла свою роль. Внезапно она потеряла сознание, и сначала все не поняли, что же стало причиной неожиданного приступа дурноты мадам де Помпадур. Только спустя время выяснилось, что в спектакле ей пришлось играть роль матери, потерявшей своего ребенка.
Маркиза до конца жизни не смогла оправиться от этого страшного удара – смерти дочери. Ей было не для чего жить, будущее не сулило ничего, кроме унылой старости и смерти. Чудес в ее жизни больше не произойдет. Она с невиданной доселе силой стала испытывать пристрастие к кошкам и собакам, и животные платили ей ответной любовью.
Она была просто уставшей женщиной, глубоко страдающей, потерявшей ребенка, но в обществе, как и раньше, пользовалась скверной славой, поскольку носила статус королевской фаворитки. Непопулярность мадам де Помпадур стремительно увеличивалась. Если королевской политикой были недовольны, то корень зла всегда искали именно в ней. При королевском дворе быстро расходились пасквильные стишки под названием «пуассонады». Эти, с позволения сказать, опусы никогда не имели автора, и получала их маркиза сотнями. Они были не только бесцветны, но и омерзительно-грязны, да к тому же неоригинальны: в каждом таком стишке обыгрывалось на все лады девичье имя маркизы (poisson в переводе с французского означает «рыба»), они так и эдак склоняли несчастную женщину, а игра слов не позволит перевести их на русский язык. Любопытно, что авторами большинства памфлетов были сами придворные. Однажды мадам де Помпадур остановила в галерее Фонтенбло шефа полиции, своего большого друга. Как обычно, ее окружала целая толпа придворных, и насмешливые молодые люди с издевательскими нотками в голосе поинтересовались, отчего парижская полиция до сих пор не может схватить сочинителя гнусных пасквилей.
– Господа, – учтиво ответил шеф полиции. – В Париже я прекрасно всех знаю и свои обязанности
