терпкий воздух. Без всяких сомнений, под буреломом, прикрытым сверху снежной шубой, находился медведь. Опасаясь зверя, Дик отступил на несколько шагов и яростно зарычал. Берлога ответила молчанием. Пес осмелел и, приблизившись, стал осыпать трусливого медведя беспощадной, уничтожающей звериное достоинство бранью. Степан нехотя оторвался от костра. «Эге,— подумал он.— Так Дик еще ни на кого не лаял. Что бы это значило?»— Он выпрямился, и в то же мгновение совсем рядом послышался раздирающий душу стальными крючьями ужасный рев. Отчаянно завизжал Дик. Охотник бросился к ружью, но, запнувшись за лесину, растянулся на снегу. Мельком он увидел стремительно бегущего пса. Дик перескочил через копошившегося в глубоком снегу хозяина. Степан впервые с неприязнью и омерзением подумал о собаке: «Дурак, наведет медведя». Зверь появился неожиданно, вывернув из-за вздыбленных корней упавшего дерева. Увидев человека, медведь растерялся и сел на зад. Его замешательство длилось недолго. Через секунду он поднялся на задние лапы и, громко взревев, двинулся на человека. —Стой,—закричал Степан, пытаясь криком испугать медведя. Рассерженный зверь пропустил предостережение мимо ушей. Он приближался, огромный и страшный в своем гневе. Охотник стиснул зубы. «Стрелять рано. Ружье заряжено дробью. В голову, по глазам. В голову, по глазам»,— единственная мысль владела им. Но что чему подчиняется в такие моменты, голова ногам или ноги голове, трудно сказать. Во всяком случае, он не собирался отступать, но почему-то попятился. Нога во что-то уперлась. Он попытался преодолеть препятствие, продолжая ногой выискивать проход, и вдруг с ужасом почувствовал, что падает. Медведь завис огромной лохматой глыбой. Решение созрело мгновенно. Если он не выстрелит сейчас, то навряд ли еще когда- нибудь выстрелит. Уже в падении он нажал на спусковые крючки. Грохот выстрелов, рев медведя — все слилось в один протяжный звук. Зверь сделал последний шаг и вдруг обрушился на охотника. Страшный удар по голове лишил Степана чувств. Резкая боль в ноге заставила его открыть глаза, чтобы он увидел лицо своей смерти. Она нависла огромной раскрытой пастью, светившейся розовым светом. Желтые клыки нацелились на горло. Он инстинктивно прикрыл руками шею, и медвежья пасть сомкнулась на левом запястье. Теперь боли он не чувствовал. Она отошла на второй план. Смерть была так близка, что все остальное казалось мелочью и обыкновенной житейской суетой, не достойной внимания. Неужели это она, безглазая, о которой он меньше всего думал, пришла пожинать урожай? Медведь придавил его тяжелой тушей, вмял в снег. Степан напряг все оставшиеся силы, но не смог даже пошевелиться. Вот он конец, мелькнула мысль. Здравствуйте, вечная темнота и одиноко мерцающие звезды. Но при чем здесь звезды? Их тоже не будет. Не будет ничего. Но что-то должно же остаться! Невозможно так просто взять и расстаться с жизнью. Он должен бороться. Медведь находился в шоковом состоянии, может, поэтому Степан еще жил. Зверю выбило глаз, мелкая дробь не оставила живого места на морде, казавшейся мелким ситом, через которое цедила кровь. Медвежьи лохмы, скрутившиеся в тонкие сосульки, касались лица. Степан попытался освободить застрявшую ногу. Она, как тяжелый якорь, приковала его к земле, лишив возможности пошевелиться. Нога горела страшным огнем. Слезы бессилия выкатились из воспаленных глаз. Степан готов был разрыдаться. Медведь приходил в себя, он греб лапами снег. Длинные когти рвали воротник полушубка. Степан перестал ощущать какую-то отдельную боль в ноге или руке. Болью пронизано все тело. Потом боль вдруг исчезла, сделалось легко. Жалкая усмешка искривила его бескровные губы. Ему показалось, что он уже переступил грань, отделявшую его от вечности. Еще немного— и обретшая крылья душа распрощается с бренным телом. Медвежий коготь полоснул по шее. Что-то горячее потекло под спину. Кровь, догадался Степан, и голос, не уступающий звериному по дикости и беспомощности, вырвался из глотки. —Помогите,— закричал он и не узнал свой голос.— Помогите,— закричал он вторично, отчетливо понимая, что помощи не будет и ждать ее неоткуда. Внезапно его осенило. —Дик, Дик!—закричал он, вложив в судорожный крик последние силы. Постыдное бегство Дика как-то сразу оттеснило пса на второй план, и Степан не сразу вспомнил о собаке. И все- таки это была надежда, маленькая и хрупкая, но все-таки надежда. —Дик, Дик!—вновь крикнул охотник, и голос его, похожий на рыдание и проклятие, на мольбу и приказание, взметнулся испуганной птицей. —Дии-и-к,— понесся призыв от дерева к дереву, от кусточка к кусточку к стройной, голубоватой пихте. Под низкими изогнутыми ветвями лесной красавицы, недоуменно хлопавшей мохнатыми ресницами, стоял спрятавшийся пес. До него доносился рев медведя и голос человека. Голос то плачет, то наливается звериной яростью, то прощается, затихая, то вновь призывно звенит. Страх приковал Дика к голубой пихте прочной невидимой цепью. Пес скулит. Ему стыдно и больно. Гибнет его хозяин и друг, который ждет помощи... Его помощи. —Дик, — слышится слабый, идущий как буд-то из под земли, задыхающийся голос. Пес застыл. «Еще, еще,— просит измученная собака, позови еще». И снова слышится-, уже дальше, по гораздо мучительнее; —Ди-и-и-к... Обезумевший пес ринулся на зов хозяина. «Гав, гав!» — понесся над тайгой собачий голос, мужественный и смелый, зовущий на бой, на честный поединок. Никто и никогда не учил и не покалывал псу, как бороться с медведем, однако он без промедления сунул морду между задних медвежьих ног и изо всей силы рванул на себя шкуру. Медведь взревел, но жертву не бросил. Дик повторил испытанный до него миллионы раз маневр и вновь отскочил. Обезумев от боли, зверь оставил человека и кинулся на пса. Разве может огромный, неповоротливый медведь сравниться в ловкости и быстроте с подвижной, легко владеющей сильным и гибким телом собакой? Страшные, когтистые лапы били по воздуху, хищно раскрытая пасть ловила холодную пустоту. Пес мстил грозному зверю за пережитый страх, за растоптанную собачью гордость. И хотя никто, кроме него самого, не был в том виноват, источник бед и позора, свалившихся на него, он видел
