перевести дух. Едва откинувшись на спинку кресла, он прикрыл глаза и немедленно уснул. Ему даже успел присниться сон: что-то беспокойное, его как будто подбрасывало на колдобинах, а потом он падал, и всё это было крайне неприятно. Лукас понял, что спал, только когда вздрогнул во сне так сильно, что разбудил сам себя – и несколько мгновений ошалело моргал, не понимая, как это мог так отрубиться. За окном уже совсем стемнело, от свечи на комоде остался огарок, ужин давно остыл. Лукас вздохнул и, упершись в подлокотники кресла ладонями, с трудом поднялся. У него ныла поясница и отваливалось всё, что находится ниже неё. Он вдруг почувствовал себя дряхлым стариком и сжал зубы, заставляя себя выпрямиться.
И тогда он увидел Ив.
Он думал, это будет не так. Думал, она примет его в большом зале, за длинным столом, уставленном свечами и лучшим вином из её погребов, и блюдами с дичью, добытой в её лесах; думал, на ней будет лучшее платье, волосы она уложит в затейливый узел, подражая модницам столицы, а виски задрапирует прозрачным платком, на её пальцах будут драгоценности, а на губах – безупречно вежливая улыбка. А сам Лукас, отдохнувший, чистый, переодевшийся, будет смотреть на неё сквозь пелену мерцающих огней и смеяться одними глазами над её нелепым представлением, потому что он ведь знает, какая она на самом деле…
А он не знает. И в краткое мгновение, исполненное самого чёрного ужаса, какой ему доводилось испытывать, Лукас понял, что никогда её не знал. Да и откуда бы? Они ведь были знакомы всего несколько недель.
Ив сидела в кресле за столом, подперев лицо ладонями, перед остывшей едой, предназначенной Лукасу, и смотрела на него. Он не различал в полумраке, как она одета, но её голова была непокрыта, тёмные волосы откинуты за спину. Лукас не видел, какой они сейчас длины. Украшений на её руках не было. И она постарела.
– Ты ничего не ел, – сказала Ив, и Лукас подумал, что голос её тоже постарел.
– Я уснул, – ответил он, не двигаясь с места. Она кивнула и сказала:
– Я знаю. Ты долго ехал, да? Мне не следовало приходить сегодня, наверное… но я так хотела на тебя посмотреть.
В её голосе, низком, чуть хрипловатом (не от избытка чувств – Лукас понимал, что её голос всегда так звучит), не было ни волнения, ни гнева. И говорил этот голос вовсе не то, что ожидал услышать Лукас.
– Нет, хорошо, что пришла. Просто, я думал, ты оставишь это… на завтра.
– Но ты ведь тоже хотел увидеть меня, – резонно заметила она. – Мне сказали, ты приехал весь в мыле. Что-то срочное?
– Нет. То есть да, но… – он умолк в растерянности. Всё шло не так. Он не знал, о чём они будут говорить, когда встретятся, и был готов поддержать любой разговор – хоть светскую беседу, хоть запоздалое выяснение отношений. Но только теперь он понял, что им попросту нечего выяснять, а притворяться друг перед другом они перестали много лет назад, когда он поднял руку на её отца, а она не захотела ему это простить. И все эти годы она помнила, как они расстались, а он забыл, и сейчас привычно приготовился лицемерить.
Марвин был прав, Лукас её не стоил.
Ив вздохнула, отняла руки от лица, покачала головой. Потом встала и подошла к нему.
Она остановилась в шаге от Лукаса, так, что ей стоило чуть качнуться, и её грудь коснулась бы его груди, и положила ладонь ему на щеку. Провела кончиками пальцев по щетине, а потом по морщинам в уголках глаз. Улыбнулась. Говорить ничего не стала. Лукас тоже видел её теперь гораздо чётче, видел «гусиные лапки» у её глаз и рта, видел, как поблекла и увяла её кожа. Нет, она по-прежнему была хороша собой. И они узнали друг друга без труда, хотя глупо было бы обмениваться заверениями, словно они ни капельки не изменились. Но тут Лукас вспомнил, что она видела, как он с трудом разгибался, встав с кресла, и ощутил жгучий стыд. Конечно, он не молодеет, но выдать себя так явно…
Ив расхохоталась – смех звучал столь же звонко, как когда ей было семнадцать, только не было в нём задора, который так распалял Лукаса когда-то.
– О древние боги! – воскликнула Ив. – Лукас, ты краснеешь! Когда это ты выучился краснеть?! – она убрала ладонь с его щеки и легонько толкнула его в грудь. – Ну конечно, выучился. Делаешь из меня дуру, как всегда.
– Я… нет, я… – проклятье, он и правда краснел, он сам чувствовал это и злился на себя за то, что ничего не может с собой поделать. – Нет. Да нет же! Просто я не… не хотел, чтоб ты увидела меня… ну, когда…
– И куда только подевалось твоё красноречие, – вздохнула Ив и положила голову ему на плечо.
Лукас стоял, словно окаменев. Он хотел обнять её, но не мог поднять руки, они болтались вдоль тела, будто плети, их пощипывало ознобом у плеч.
– Не знаю, – сказал он наконец. – Ив, я думал, ты не захочешь видеть меня. Не захочешь со мной говорить. Что станешь… что с тобой?
– Ничего, – она отстранилась от него так же легко, как прижалась, и улыбнулась своей быстрой, смелой улыбкой. – Просто я тоже не в себе, разве ты не видишь?
– Ты простила меня?
– Что? – она снова улыбнулась, на этот раз рассеяно, и шагнула к столу, поманив его за собой. – Иди поешь. Мясо остыло, но тебе ведь не привыкать, верно? К тому же, если помнишь, я всегда была дрянной хозяйкой. И в замке у меня полный бардак.
– Я не заметил.
– Ты плохо смотрел, – сказала она очень мягко и опустилась в кресло, где сидела, пока он спал.
Лукас, помедлив, уселся напротив. Есть почти не хотелось, но он взял вилку и нож. Ив снова подпёрла ладонями лицо и смотрела на него, не сводя глаз. Он еле заставил себя шевелится под её пожирающим взглядом, в котором по-прежнему не было ни огня, ни блеска, только жгучий голод. Лукас опустил глаза и принялся пилить мясо ножом. Оно было жёстким, как невыдубленная кожа, и сталь противно скрипела о кость. Промучавшись с минуту, Лукас бросил приборы и заявил:
