Птицелов

мне приходилось бояться и за него тоже… я ведь знаю, что ты мог бы убедить его в моей неверности и заставить убить меня собственноручно! Это было бы так забавно.

– Ив, что ты несёшь?! – ярость и изумление захлестнули его одновременно, и Лукас сам не знал, чего было больше. – Я бы никогда тебя не обидел!

– Ты бы обидел! – отрезала она. – Обидел бы и сам этого не заметил. Это в тебе всегда и было… самым ужасным.

Она встала, оттолкнув кресло, будто хотела выместить на нём свой гнев. Наконец-то она говорила то – почти то, – что Лукас рассчитывал услышать, но если бы она с этого начала… а сейчас он просто не знал, что ей на это ответить. Он понял только, что все эти годы она ждала его мести. Единый, мести за что? Разве она не поняла, что это он был во всём виноват, и сама она тогда же, восемнадцать лет назад, ему и отомстила?

Как это всё неправильно, подумал Лукас. У него разболелась голова.

– Ты можешь думать что хочешь, – заговорил он, даже не надеясь её хоть в чём-то убедить, – только за все эти годы я никогда, ни разу не собирался причинить тебе вред. Я…

– Конечно, не собирался, Лукас Джейдри. Ты не считаешь вредом то, что делаешь с людьми. Для тебя это в порядке вещей. Ох, зачем ты вернулся? Зачем только? Я была уже почти счастлива здесь, – сказала она и вдруг расплакалась.

Миловидные девушки, случается, плачут трогательно, но рыдания немолодой женщины выглядели некрасиво. Лукас в растерянности смотрел на её подрагивающие плечи, понимая, что ему нечем её утешить. Он думал, хуже быть уже не может, и тут она заговорила, не оборачиваясь и не утирая слёз:

– Ты так испугал меня тогда. Я не знала, чего от тебя ждать. Не знала даже, приедешь ли ты сам или подошлёшь ко мне кого-нибудь. Я боялась собственной тени. Долго не выпускала Эдрика за ворота одного, да и теперь боюсь, что однажды он не вернётся, что ты позовёшь его или уведёшь от меня. Он не твой сын, – быстро добавила она, как будто снова испугавшись.

Лукасу было больно смотреть на неё, но он заставил себя ответить:

– Я это понял. Возраст не сходится.

– Но я боялась, ты решишь, что твой. Ты же мог забыть, сколько лет прошло… ты сам мне говорил, что часто забываешь всякую ерунду. Не знаю, с чего я взяла, что сама я для тебя не ерунда. Но ты так легко разрушил мою жизнь тогда, что, когда я построила новую, я всё время ждала, что вот ты появишься и разрушишь её тоже… не со зла. Не со зла, просто так. Лукас, пожалуйста, оставь нас. Оставь и пообещай, что никогда не вернёшься.

– Я не привык говорить «никогда», если помнишь, – он попытался пошутить, но слова застряли в горле, когда Ив взглянула на него.

– Перестань. Скажи: никогда. Я никогда не буду иметь ничего общего с тобой и твоими близкими – ну, скажи это!

– Я никогда не буду иметь ничего общего с тобой и твоими близкими, – еле слышно повторил он. Ив отчаянно мотнула головой.

– Ты лжёшь. Нет. Ты сам не знаешь, что говоришь. Я хотела верить, что ты меня забыл. Боялась этого больше всего на свете – и мечтала об этом. И почти поверила, что так и есть, пока ты здесь не появился. Марвин меня почти убедил.

Ну что ж, вот и Марвин. Это должно было всплыть рано или поздно, и Лукас порадовался, что не ему пришлось первым произносить это имя.

– Марвин был в Мекмиллене? – тщательно подбирая слова, спросил он.

– Я решила, что это твоя работа. Он так похож на тебя! Он говорит как ты, смотрит, даже двигается как ты. У него руки такие же, как у тебя. – Она запнулась и уставилась на его стиснутые кулаки. Он поспешно разжал их, потом спрятал под стол. Ив покачала головой. – Я сперва испугалась, что ты прислал его убить Эдрика или меня, а потом поняла, что он даже не знал обо мне, и тогда мне стало ещё страшнее. Он же… Лукас, что это? Что ты с ним сделал? Ты что, решил вылепить свою копию? Существа вроде тебя делают себе сыновей именно так?

Он потрясённо уставился на неё – она, кажется, и не подозревала, какими чудовищными были её слова. Существа вроде тебя, Лукас Джейдри. Так вот делают подобных себе – лепят, будто бесформенный кусок глины, грубо сминая, потом обжигают в огне, потом окатывают ледяной водой, и получают в итоге нерушимую форму, такую же застывшую, как и ты сам. И изменить её потом можно, только разбив. Ты сам такой, и хотел сделать из Марвина своё подобие, потому что ты не человек, и это единственный способ, которым ты способен размножаться.

Его собственный голос казался чужим и отталкивающим, когда Лукас заговорил:

– Я хотел научить его. Просто научить быть мужчиной…

– Мужчиной?! А ты сам мужчина, что ли?! Что в тебе мужского, ты не умеешь ни бороться, ни защищать, ты лживый и скользкий, как болотный гад, чему ты можешь научить кого угодно, а тем более – этого мальчика?

– Хватит! – загремел Лукас, вскочив и со всей силы ударив ладонью по столешнице. Стол содрогнулся, звякнули приборы. Одна свеча погасла.

Ив вздрогнула и сжалась, словно боялась, что он ударит её, но тут же вскинула голову.

– Я же знала, что так будет. Дура. О чём я только думала? – с горечью сказала она и посмотрела на него. – Кричи сколько влезет, можешь хоть всё тут разнести. Но я говорю правду, ты это знаешь. А я не знаю, почему ты такой, почему поступаешь так с людьми, кто дал тебе право на это. Мучить так меня, мучить Марвина… лепить из него своё подобие, чтобы потом выбросить, как всё, с чем ты имеешь дело! Как ты смел уехать, когда я тебя прогнала? Как ты посмел меня оставить?

Последние слова он прокричала во весь голос, и Лукас замер, не в силах отвести от неё глаз. Истерика сделала её некрасивой и неопрятной, но не имело никакого значения, как она выглядит – то, что она говорила, сводило его с ума.

– Оставить тебя, – хрипло повторил Лукас. – Но ты же сама…