хрена он? А они в ответ: ты послушай. Ну, я послушал… Нет, – он мотнул лохматой головой. – Не-е, стихи – это не по мне. Это ж всё сплошное враньё.
– Да ну? – восхитился Лукас. – Что, серьёзно?
– Я не помню уже толком, но там было что-то про лесную деву, что скакала сквозь чащобу обнажённая, без седла, и волосы её, белые как снег, трепетали на ветру…
Хирт умолк, и у Лукаса было несколько мгновений, чтобы оправиться от потрясения, вызванного видом старого Хирта, задумчиво декламирующего какую-то поэтичную чушь. Хирт помолчал немного, то ли припоминая, то ли раздумывая, потом уставился на Лукаса так, словно только что услышал всё это от него.
– Как-то так он спел, менестрель этот. И тут я его остановил и говорю: слушай, парень, что за бред? Как может баба
Лукас откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы на затылке и захохотал.
– …я уж не говорю, что из
– Не видал, – всё ещё смеясь, согласился Лукас. Вот ещё за это он любил старину Хирта: сам он мог сколько угодно рассказывать о своих невиданных победах над огнедышащими тварями, но к разбору поэтического текста подходил с дотошностью сборщика налогов, в жизни не читавшего ничего, кроме долговых расписок. Определённо, не каждый день встретишь такую непосредственность. А Лукасу всегда были симпатичны непосредственные люди, они такие предсказуемые.
– И что же случилось с тем невиданным вралем? – отсмеявшись, поинтересовался он.
– Что со всеми вралями бывает. Я ему язык вырвал и пинком под зад – за ворота. Чтоб не повадно было.
– Суров ты, брат, – покачал головой Лукас, живо представив себе лицо бедного менестреля, выслушивающего от своего захватчика тираду о величии правды и ничтожности лжи.
– Знаю. Натура такая. Вон и Клэнси ругается, – вздохнул Хирт, а потом просительно добавил: – Женился бы ты на ней, в самом деле? Породнились бы.
– Зачем нам породняться, Хирт, я тебя и так люблю, – отшутился Лукас. Клэнси была сестрой Хирта, такой же грузной, краснолицей и ненормальной. Брат обожал её и повсюду таскал за собой – Лукас подозревал, что тут не обходилось без кровосмешения, но не в его привычках было осуждать подобные вещи. Берёг Хирт свою Клэнси как зеницу ока, будто и не замечая, что она, надравшись, приставала ко всем мужикам подряд – и, насколько можно было судить по тому, как с ней обращались дружки Хирта, небезрезультатно. Хирт глядел на это сквозь пальцы, но то и дело вздыхал, что сестрица его уже не первой свежести, пора бы и под венец, а то потом уже и вовсе никто не возьмёт. Что подразумевалось под этим «потом», учитывая возраст и послужной список милашки Клэнси, Лукас предпочитал не уточнять. Девица эта была никак не в его вкусе, и он радовался, что сейчас её здесь нет – она ещё вчера уехала в ближайшее селение и до сих пор не вернулась. Лукас надеялся, что она там не учудит по пьяни никакого разбоя, который привлечёт к Хиртону лишнее внимание соседних сэйров. Как раз сейчас это было бы очень некстати.
– Эх, Лукас, – задушевно проговорил Хирт, подливая ещё вина, – хороший ты мужик, но уж больно башкой стукнутый. Я вот всё в толк взять не могу, чего там у тебя на уме.
– Ничего такого, что могло бы тебя обеспокоить, – снова улыбнулся Лукас.
Хирт скосил на него глаз, хмыкнул. Он принял гостя с распростёртыми объятиями, но ждал подлянки. Это было совершенно нормально, Лукас его в этом не винил. Он и сам относился настороженно к случайным гостям, чем бы они ни объясняли своё нежданное появление. А его появление было более чем нежданным, в том числе и для него самого. Сперва он досадовал, а потом понял, что провести пару дней (и вечеров, и ночей – а по утрам они отсыпались) в обществе вечно пьяного болтуна Хирта – не самое худшее времяпрепровождение.
– Клэнси бы тебе подошла, – сказал Хирт, и Лукас слегка напрягся: что-то он на сей раз слишком настойчив. А ведь пока и выпили не так чтоб очень много. – Она такая же, как ты, тоже хорошая, но долбанутая на всю голову. Вот не далее как прошлой осенью – знаешь, что учудила? Приволокла из деревни мальчонку. Щенка совсем, лет шести. Мальчонка орёт и мамку зовёт. Клэнси ему: я твоя мамка. А он ещё больше орёт и в угол забивается. Тогда она его шлёпать стала, говорить, что, дескать, мамку не слушаешь. А потом на стену потащила – скинуть хотела. Я её еле перехватил, по морде надавал, мальчонку парням отдал, чтоб назад в деревню отвезли. На что он нам тут? Да и не душегубы же мы, в конце концов. Так она потом всю ночь у себя прорыдала. А утром – глянь, мальчонка обратно бежит, к замку! Ручки протянул и кричит: мама, мама! Ну, Клэнси к нему, как полоумная, обнимать, целовать… Вот он у нас и остался.
Хирт умолк. Лукас отпил вина, провёл языком по губам, слизывая сладкие капли. Ему уже не было весело. Эта история не походила на обычные Хиртовы байки, совсем не походила. И он не предполагал, что Клэнси больна настолько серьёзно. Думал, она просто немного тронутая… а она на всю голову тронутая, как Хирт и говорил. Похоже, безумный образ жизни и невозможность иметь детей так просто для неё не прошли. Что всё равно не объясняло, почему Хирт придумал эту сказку о своей сестре и для своей сестры. И почему он рассказал её Лукасу.
– Остался? – переспросил Лукас. Хирт моргнул, словно прогоняя сон. Выпрямился, расправил плечи, небрежно закончил:
– Ну да потом мы его всё равно в деревню отвезли, снова, и с рук на руки настоящей матери передали. Нам ещё не хватало, чтоб слух пошёл, будто мы детей воруем. А пацан ревел так… и Клэнси тоже. Но потом утешилась.
– Быстро?
– Быстро. Как только забыла, – ответил Хирт и залпом осушил кубок. Лукас смотрел на него, не слишком пристально, но замечая и запоминая каждую его черту, каждую мимолётную гримасу. «Ох, не завидую я тому, кто посмеет обидеть твою сестру, – подумал он, – не завидую».
Дверь комнаты, в которой они завтракали (да-да, эта затяжная пьянка в Хиртоне именовалась завтраком, хорошо хоть не ужином), с шумом распахнулась – друзья, солдаты и по совместительству прислужники Хирта особо с ним не церемонились. На пороге возник немытый наёмник, похоже, проводивший
