Этого он не ждал. Что ж, в самом деле слухами полнится земля, даже в такой глуши.
– Марвин, я буду говорить начистоту, – подавшись вперёд и потирая мокрые ладони, сказал Клифорд из Стойнби. – Заключая с сэйром Робертом соглашение о твоём браке с Гвеннет, я отдавал старый долг, которого не мог не вернуть. И оба мы поклялись, что если лишь один из нас доживёт до этого дня, то проследит, чтобы ваш союз скрепил наше примирение. Это было делом чести, понимаешь? К тому же Гвеннет всегда любила тебя. А ты… ты был беспутным юнцом, и вырос в такого же беспутного мужчину. Ты меняешь женщин через день, дерёшься в кулачных боях, а после скандала на балендорском турнире я подумал даже…
Грохот падающего стула заглушил его слова. Клифорд из Стойнби потрясённо уставился на своего будущего зятя, который стоял над ним, широко расставив ноги, побелев от ярости и стискивая рукоять меча. Марвину стоило только выдернуть его из ножен, лишь выдернуть, и всё было бы кончено – он не смог бы жениться на дочери человека, под гостеприимной крышей которого обнажил клинок. Но тогда он вернулся бы в Таймену один, без Гвеннет, а даже если не вернулся бы – королева Ольвен дотянется до него, где бы он ни оказался. Почему-то он не сомневался, что она очень злопамятна.
Но он не думал, и помыслить не мог, что Стойнби знает про Балендор… знает… знает про Балендор?!
– Вы знаете про Балендор и всё равно отдаёте за меня свою дочь?! – потрясённо спросил Марвин. Клифорд тоже встал, его взгляд был сух и холоден.
– Отдаю, – кратко сказал он. – Потому что это твоё бесчестье и твои грехи. Ты сам будешь их искупать. А я должен искупить свои.
– Ценой жизни вашей дочери?
– Почему жизни? Я верю, ты будешь к ней добр. Но… если ты не будешь… Марвин, если ты не уверен, что сможешь обращаться с ней, как подобает, я готов освободить тебя от клятвы, которую дали мы с твоим отцом.
Марвин слегка нахмурился и даже не испытал радости, хотя давно мечтал услышать от Стойнби подобные слова.
– А как же ваши долги? Которых не искупить иначе?
– Ты не хуже меня знаешь, что бесчестье относительно. И для меня в данном случае отдать мою дочь человеку, который будет ненавидеть её до конца жизни, – бесчестье хуже того, которое я искупаю, устраивая ваш брак.
– Я не буду её ненавидеть, – искренне сказал Марвин. – Да что вы, сэйр Клифорд, ненавидеть её… невозможно.
– Тебе так сейчас кажется.
Марвин хотел возразить и понял, что нечего. Взгляд сэйра Клифорда смягчился.
– А может, я и поспешил с выводами, – почти ласково сказал он. – Всё же твой отец был великодушным человеком, ты не мог совсем ничего не взять от него. Но я всё равно предлагаю тебе подумать. Если ты уверен, что сделаешь её несчастной – откажись. Я распущу слух, что сам расторг помолвку, и тебе ничего не будет угрожать.
Если ты уверен, что сделаешь её несчастной… «Странно, – подумал Марвин, – когда у меня будет дочь и я буду вести подобный разговор с её будущим мужем, я, наверное, скажу: если ты не уверен, что сделаешь её счастливой. А впрочем, разве это не одно и то же?»
– Повидайся с ней, – сказал Стойнби.
– Мы виделись за обедом.
– Я не о том. Наедине. Лучше завтра, с утра. До завтрака она всегда гуляет в саду с северной стороны. Успокой её. Она места себе не находит.
– Правда? – глупо спросил Марвин.
– Сам увидишь, – сэйр Клифорд помолчал, потом развернулся к камину, поднял голову, уронил взгляд на оленью голову, и его взгляд затуманился дымкой мечтательности. – Я тебе рассказывал, как добыл этого красавца?
«Что-то мучает вас, сэйр Клифорд, – размышлял Марвин, глядя на его обрюзгшее лицо, отвисший живот, поблескивающее на свету лысое темя. – Что-то вас терзает, давно и жестоко, вы не находите себе ни места, ни покоя, иногда забываетесь в охоте, в воспоминаниях, в снах. Вы придумываете ритуалы – к примеру, забываете винные кубки, потому что на самом деле не хотите меня видеть в вашем доме. Вы отдаёте мне свою дочь на откуп, хотя должны не мне, и я даже не знаю, кому и что вы должны, как и вы не знаете, кому и что должен я, и вы загоняете меня в угол иллюзией выбора, лицемерным подобием благородства… как когда-то загнали вас.
Мы очень похожи с вами, и, наверное, оттого я играю с вами в эту игру».
– Нет, – сказал Марвин. – Вроде бы не рассказывали. И как же?
Утром, едва рассвело, Марвин накинул поверх рубашки плащ и спустился вниз. Замок ещё спал, только из кухонных окон доносился треск пламени и валил низкий белый пар.
Марвин вышел за конюшни и оказался в саду. Зимой здесь было довольно уныло: чёрные ветви, голая, тщательно вычищенная от жухлой листвы земля. Прошедшая ночью метель намела сугробов, но они уже начинали таять, и грязь расплывалась по ним серыми потёками. Зима на юге – гадкая вещь: промозгло, слякотно. Марвин всегда старался проводить зимы севернее, там, где кровь лилась на снег, а не на грязь. Но эта зима, похоже, станет неприятным исключением… Хотя когда девственная кровь Гвеннет из Стойнби прольётся на белоснежную простыню, вполне можно будет представить себе, что это снег.
И одновременно с этой мыслью – немного циничной, немного жестокой – он увидел её. И тут же подумал: «Нет, проклятье, нет, я не должен этого делать. Я не должен». Он даже сам не знал, чего именно не должен: просто не должен, и всё.
После метели небо очистилось, и утро выдалось ясным, но всё равно прохладным, и Гвеннет надела длинный плащ с капюшоном – только виднелись из-под подола каблуки сапожек. Перчаток на ней не было, она шла по саду, касаясь чёрных стволов голыми пальцами, пачкая руки о влажную кору, и со стороны
