– Тебе не стоит ехать туда, куда я направляюсь сейчас, – сказал Лукас, тоном давая понять, что обсуждению вопрос не подлежит. Илье ошарашено хлопал глазами, ничего не понимая.
– Но… я ещё увижу вас? – наконец спросил он.
Лукас беспечно пожал плечами, вскочил в седло. Он не знал, что происходило за его спиной, не лежала ли там в обмороке месстрес Талита из Дассена – по правде, он уже забыл, кто она такая. Всё верно, мёртвых надо забывать, но ещё полезнее забывать живых. Он хорошо это умел. «И тебя, мой славный оруженосец, я забуду, едва свернув за ближайший поворот. И так лучше для тебя, поверь. Просто поверь мне на слово».
– Бывай, Илье. Береги себя, – небрежно бросил он и тронул поводья.
– Сэйр Лукас!
Он не собирался оборачиваться на зов – его слишком часто звали, и он провёл бы всю жизнь в возвращениях, если бы всегда отзывался. Но на этот раз обернулся – сам не зная, зачем.
Слуги стояли вверху лестницы, Талита из Дассена – внизу. Её руки свисали вдоль тела, как плети.
– Сэйр Лукас, – сказал Илье, и Лукас вдруг увидел не мальчика, а мужчину – соратника, друга, соперника, врага, которым тот для него уже не станет… и никогда не мог бы стать. – Вы уверены, что ничего не хотите мне сказать?
Несколько мгновений Лукас глядел на него, отчаянно жалея, что он не Марвин, что им нельзя любоваться, что из него не выйдет достойного противника. И ещё несколько мгновений неистово радовался этому.
– Уверен, – сказал он, и ещё ни одна ложь в его жизни не давалась ему так легко.
Потом он пришпорил коня – у него было много дел и мало времени, но ни то ни другое он больше не собирался делить ни с кем.
Глава 5.
Гвеннет из Стойнби
Над камином висела оленья голова. Прямо над мраморной плитой, в горделивом свете настенных факелов, подвешенных так, чтобы как можно лучше освещать любимый трофей Клифорда Стойнби. Эту оранжерею в замке именовали Охотничьей, и вся она была увешана чучелами и шкурами животных, убитых бароном Стойнби в своих угодьях. А угодья у него были знатные – сюда любил заезжать сам Артен Могучий, именуемый Медведем, чтобы забить пару-тройку зверей, родство с которыми ему приписывала молва. Шкура одного из таких медведей лежала как раз перед камином, и Клифорд гордился ею лишь немногим меньше, чем этим оленем, историю о котором Марвин выслушивал уже десятки раз, всегда до конца, всегда сдерживая зевоту – со Стойнби он оставался неизменно вежлив. Это была одна из немногих наук, которые успел вколотить в него отец, прежде чем отбыл к Единому: всегда будь любезен со своими соседями, если не хочешь просидеть всю жизнь, окопавшись в замке и отражая штурмы.
А ещё его отец полагал, что женитьба на дочери соседа – высшая степень любезности, но Марвин предпочитал не думать об этом. До сих пор – даже с некоторым успехом.
Однако времена меняются, и теперь он снова смотрел на оленью голову с роскошной короной рогов. Оленя загнали как раз перед линькой, и он не успел сбросить этот потрясающий венец, клонивший его голову к земле. В остекленевших глазах животного застыло горькое изумление. Как будто он не знал, чем всё кончится, не знал и знать не желал.
– Ты тревожишь меня, Марвин, – сказал Клифорд из Стойнби, и Марвин крепче сжал руки, сцепленные за спиной в замок.
Любезность с соседями имела и обратную сторону – утомительную формальность отношений, и сэйр Клифорд нечасто обращался к сыну своего покойного друга на «ты». Но если уж снисходил, то за этим непременно следовала выволочка. Стойнби полагал, что имеет право обращаться с Марвином как с собственным сыном. Марвин так не считал, но эта вежливость, бесы б её побрали…
– Я бы даже сказал, что ты
Марвин приподнялся на носки, задрал голову, старательно разглядывая оленью голову над камином. Стоял поздний вечер, в Охотничьей было сумрачно, и алые сполохи скользили по поверхности выпученного чёрного глаза, так что казалось, будто он бешено вращается в глазнице.
– Я хотел поговорить с тобой ещё второго дня, но ты стал таким отчуждённым…
«А может, вы бы мне лучше про оленя своего рассказали?» – с тоской подумал Марвин, но в голосе сэйра Клифорда слышалась такая настойчивость, что он подавил вздох и наконец развернулся к будущему тестю.
– Что именно вас тревожит, сэйр Клифорд? – коротко спросил он.
Стойнби хмыкнул, потом снова, отвёл взгляд. Был он маленьким круглым человечком, почти совсем облысевшим, с густой короткой щёткой рыжих усов, над которыми темнела бородавка, и у него всегда потели ладони. Он постоянно их вытирал друг о друга, и иногда они поскрипывали, словно несмазанная дверь.
– Присядем-ка, мой мальчик, – сказал Стойнби и поспешно пошёл к креслам, расположенным у противоположной стены. Походило на то, будто он сбежал, боясь продолжать разговор, который сам же и начал. Марвин присоединился к нему. На душе у него было тяжко и гадостно.
На столе между кресел стояла бутылка вина и один кубок. Стойнби взялся за него и виновато взглянул на Марвина.
– Я сейчас прикажу…
– Не надо, – сказал Марвин, и, отобрав у сэйра Клифорда бутылку, налил ему, а потом беспечно присосался к горлышку. Только оторвавшись и похвалив вино (на деле весьма посредственное), он поймал во взгляде Стойнби смесь изумления с осуждением.
– Вот, – сказал он, – вот, мой мальчик, именно это я и имею в виду.
Марвин скривился, перекинул бутылку из ладони в ладонь.
